Шрифт:
Из-за кустов показалась стайка местных – так, тоже лет по четырнадцать-пятнадцать. Вели себя вежливо, не курили, да и не было заметно, чтобы пьяные.
– Дядь Емельян, можно мы это… на дискотеку?
Емельян вальяжно выпустил дым:
– Валяйте!
Парни вошли в вестибюль, за ними потянулись и накурившиеся дежурные. На втором этаже, в столовой, ритмично мигали лампочки.
Сегодня никуда От спорта не уйти От спорта нет спасения-а-а-а…– Наших сегодня крутить будут, – сплюнув, пояснил повар. – За иностранщину Аркадьича вчера в райкоме пропесочили, теперь, говорит, никаких «Чингисханов». Вот, Тынис Мяги, Леонтьев, Алла Пугачева – женщина, которая поет. О!
Из распахнувшегося наверху окна послышалась песня «Солнечный остров».
Емельян улыбнулся:
– Не зря они у меня «Машину времени» спрашивали! Э! Молодые люди, подойдите-ка!
Эта теплая компашка, с лихими матерками взобравшаяся на школьное крыльцо, ничуть не напоминала тех, первых, вежливых. Во-первых – нахалы, даже не поздоровались, во-вторых – явно под хмельком, да и возрастом где-то ближе к двадцатнику. Здоровенные такие детинушки – косая сажень в плечах. Нет, здоровенные все ж таки не все, от силы двое, остальные так себе ханурики, волосатики в черных кримпленовых клешах… вышедших из моды уже лет как с пяток, а то и с десяток назад.
– Че, Емельян, своих не узнаешь, что ли? – жестом придержав своих, один из хануриков в клешах и приблатненной кепочке повернул к повару свое вытянутое книзу лицо, длинное, мосластое, серое, словно бы припорошенное не самой высшей марки цементом.
– Узнаю, – негромко произнес Емельян. – А потому говорю честно – валите! Мне тут проблемы не нужны.
– Да я… да мы… – начал было ханурик, но тут же осекся под пристальным взглядом бывшего палача. – Ну ладно, ладно, Емельян, уходим… Эй, пошли, парни!
– А может, все-таки пойдем попляшем? – цыкнув, выпендрился один из амбалов.
– Я тебе попляшу! – приблатненный ханурик, похоже, был в этой компании главным.
Прикрикнув, он прогнал своих с крыльца и, опасливо покосившись на повара, помахал кепочкой:
– До свиданья, дядька Емельян! Злой ты чувак, как я погляжу.
Ухмыльнулся.
И тут же, почти без перехода, резко понизив голос:
– Это… поговорить бы. Отойдем?
– Давай… тут пока побудь, Алексий.
Гопник и Емельян разговаривали не долго, не больше пары минут, но вернувшийся на крыльцо повар выглядел после этой беседы до крайности озабоченным.
– Обэхээсника в поселке видели, – сплюнув, пояснил повар. – К председателю заходил, еще куда-то… Вот теперь думаю – не по мою ли душу?
– Ты ж говорил, у тебя покровитель высокий!
– Высокий-то высокий… но и он не все может. Вот что, друже, ты тут один пока подежурь, а я джины с лейбками вывезу да припрячу. Береженого, как говорится, бог бережет!
– Давай, Бог в помощь. А этот парень, ну что с тобой говорил, кто?
– Паша Ветошкин – деловой, по деревенским меркам. Остальные так, шелупонь.
Ушедшие гопники так больше и не появились, так, приходили обычная деревенская пацанва, которых Алексей спокойно пропускал, тем более что танцы, судя по времени – стрелки на «Луче» показывали пол-одиннадцатого, – уже совсем скоро заканчивались. И так-то Аркадьич дал своим комсомольцам послабление, вполне ведь мог, исходя из утвержденного режима, закончить всю катавасию ровно в двадцать два ноль-ноль.
Пофланировав немного по коридору да посмотрев, как жмутся друг к дружке танцевавшие медленный танец комсомольцы и комсомолки, Алексей вновь вышел на крыльцо, едва ли не нос к носу столкнувшись в каким-то совсем уж мелким пацаном лет, может, десяти или одиннадцати – таковой скелочи здесь было, понятно, не место. Однако скелочь приставал к дежурным довольно нагло!
– Меня Сашок послал, вот! А ну, пустите…
– А ну, кыш отсюда, сопленосый! – живо навел порядок протокуратор.
– Да ла-адно, – разочарованно протянув, малолетний нахал спустился с крыльца и потопал к кустам. Потом, на полпути обернулся, крикнул дежурным:
– Так Машке и предайте – не придет, хуже будет.
– Не придет, не придет, – ласково крикнул Алексей, а про себя решил все же присмотреть за девчонкой – хоть и комсорг, а ведь в голове-то еще ветер!
В двадцать три ноль пять танцы кончились, затихли гитарные аккорды, вышли на улицу деревенские и местные, лагерные комсомольцы – видать, попрощаться с дружками. Увещевая, забегали вокруг воспитатели – бальзаковского возраста дамы:
– Отбой! Дети, отбой! Девочки, побыстрее!
Дети… Девочки… Это для них они девочки, а для местных ухарей – телки, которых очень даже можно…
Протокуратор поискал глазами комсорга. Не нашел и тут же поинтересовался, схватив за шкирку первого попавшегося пацана:
– Ты Машку Сорокину не видал?
– Машку? А, кажись она во-он туда, к забору, пошла. Прощаться.
– К забору, говоришь?
Отпустив парнишку, Алексей быстрым шагом направился в указанную сторону, явно предчувствуя что-то недоброе… Предчувствия его обманули! Машку он увидел сразу, правда, в компании тех двух амбалов и хануриков… вот Емелиного знакомца делового Паши Ветошкина среди них уже не было, и, наверное, от этого, а может, и от присутствия красивой девчонки, амбалы чувствовали себя намного раскованнее, один из них, картинно упав на левое колено, даже читал стихи, приложив руку к сердцу.