– О Аллах Милосерднейший и Всемилостивейший…

– Тогда ешьте! А ты, почтеннейший руми Алексей, расскажи мне о базилевсе и его стране! Любопытно будет послушать.

Похоже, Сейид-Ахмет дорвался-таки до так нужной ему беседы – кто ж против перемыть кости родственникам-соперникам-соседушкам, чтоб им пусто было? Крымскому хану Хаджи-Гирею, с кем постоянно воевал, ногайским царевичам – Едигеевым внукам – что правили Мангытским юртом к востоку и северу от Каспийского моря. Сейид-Ахмету было за что их не любить! Как и им – его.

Дождавшись, когда гости насытились и удовлетворив собственное любопытство – а, точнее сказать, жажду общения, великий хан велел привести подарок. Усмехнулся:

– Посмотрим, что за танцовщицу прислал мне хитроумный Халимсер Гали?! Так ли уж она хороша?

– Она прекрасна! – убежденно пояснил Лешка. – К тому же умна и знает много стихов. Халимсер Гали учил ее.

– Да уж, не дай никому Аллах повстречать на жизненном пути ученицу хитрой лисы Халимсера! – пошутил хан. – Ну, посмотрим, посмотрим.

За парчовой стенкой шатра послышались чьи-то шаги, слуги проворно распахнули полог, а услаждавшие слух гостей музыканты заиграли какую-то грустную и протяжную мелодию, спутницу дальних кочевий и пахнувших горькой полынью степей.

Нашчи-Гюль – в голубых, с серебристым шитьем, шальварах и украшенном мелким бисером лифе, войдя, низко поклонилась хану и, поправив закрывающее нижнюю половину лица вуаль, изящным движением поправила на голове жемчужную сеточку. Синие глаза девушки сияли, словно два крупных сапфира.

– Танцуй! – властно приказал Сейид-Ахмет.

Кивнув, Нашчи-Гюль обернулась к музыкантам – те сразу заиграли погромче, повеселее, дробно зазвучал бубен.

Юная невольница закружилась в танце, сначала медленно, словно бы робко, а потом все быстрее, быстрее, быстрее. Воздетые к своду шатра руки девушки, казалось, жили своей, особенной жизнью – и танцевали свой танец, угадывая нежную мелодию тростниковой флейты. А все тело танцовщицы извивалось в ритме, задаваемом бубном, – там-там, там-там, там-там-там…

Сброшенная с лица вуаль закружилась, медленно падая на ворсистый ковер. Замедлив танец, Нашчи-Гюль дерзко взглянула на хана, потом обдала жарким взглядом гостей, дернулась, закружилась, с такой страстью, что даже великий хан не смог сдержать довольной улыбки.

А танцовщица распалялась все больше! Вот подпрыгнула… изогнулась – отражая яркое пламя светильников, сверкнула в пупке большая жемчужина – снова подпрыгнула… ухнули бубны… И девушка, словно в изнеможении, упала, прижалась к ковру… Вот встала, поднялась под музыку. Махнула рукой музыкантам – те заиграли тише…

негромко начала Нашчи-Гюль, и, в такт строчкам, покачиваясь, медленно пошла по кругу под чарующую мелодию флейты. Тонкий стан девушки блестел от пота, синим пламенем светились глаза, и сама танцовщица казалась такой юной и беззащитной, что у Алексея невольно защемило сердце. Да и сам Сейид-Ахмет, кажется, тоже умилился, с грустным видом внимая волшебным стихам Низами.

Нашчи-Гюль изогнулась, снова пробежала круг на ковре перед великим ханом, вот застыла, словно бы к чему-то прислушиваясь… И вдруг, дерзко сорвав с себя лиф, бросила его к ногам властелина! Погладила себя руками по груди, улыбнулась:

И вновь махнула музыкантам, срываясь в волшебный танец.

Били бубны, тонкими серебряными голосами вторили им струны и флейта. Неистово, неудержимо кружила в танце юная невольница Нашчи-Гюль. Игрушка-рабыня.

Сейид-Ахмет с явным удовольствием смотрел на танцовщицу… А с женской половины шатра, из-за занавеси пристально наблюдала за танцем женщина в зеленой вуали. Вуаль не скрывала глаз – черных, блестящих, полных необузданной страсти и ненависти. Алексей даже поежился – однако Нашчи-Гюль здесь следует быть осторожней! Вот, не успела дотанцевать до конца, как уже вызвала гнев любимой жены хана. Ну конечно, любимой… или – старшей, другой бы здесь наверняка и не было бы… Ах, Нашчи-Гюль, Настя…