– Ты будешь читать?

– Нет.

– Садись с нами.

Маяковский посмотрел на Есенина и засмеялся:

– Не бойся, Сережа, я по делу.

– А я и не боюсь, – задиристо ответил Есенин.

Маяковский подошел к столу, за которым гуляла компания в дорогой коже.

Навстречу ему из-за стола поднялся человек.

– Ну, что, Глеб? – спросил Маяковский.

– Все в порядке, Володя, извини, когда играли, не рассчитал.

Он протянул поэту деньги.

– Мой проигрыш. Садись с нами, выпей.

– Не могу, у меня через час игра. Серьезная.

Маяковский повернулся и пошел к выходу.

– Вот же устроилась сучка Лилька, – мотнул кудрявой головой Есенин, – с двух мужиков сосет.

– Один – поэт, второй – Брик, в ЧК хорошую зарплату и неплохой паек получает, – уточнил Мариенгоф.

– Да она сама чекистка, – Есенин оглядел стол, – а выпить нечего?

– Сейчас устроим. – Мариенгоф подозвал официанта, зашептал ему в ухо.

Официант сначала отрицательно качал головой, потом улыбнулся, закивал утвердительно.

– Сейчас принесут, – довольно произнес Мариенгоф и оглядел друзей, небрежно улыбаясь.

– Кстати. Олег, – Мариенгоф сел, мы не закончили наш диспут. Значит, ты враг модернизма. А как ты относишься к Меерхольду?

– Не понимаю и не люблю.

– А что же тебе нравится?

– Декорации на сцене, задники красивые. Нормальные актеры, произносящие нормально замечательные слова. Если увижу Меерхольда, сам ему скажу. Не трогай классику. Пиши сам пьесы и пусть там на сцене произносят монологи верхом на верблюде.

– Правильно, Олежка, – Есенин стукнул кулаком по столу, – гад этот Меерхольд, он у меня Зинку увел.

Красавец-актер Павел Массальский подошел к эстраде.

– Слушай друг, отдохни немного. А?

Поэт подавился непрочитанной строкой.

– Почему?

– Устали мы, давай лучше песню послушаем.

– Быдло! – Завизжала влюбленная девица, – мужичье!

– Возможно, – миролюбиво улыбнулся Массальский, – очень может быть, но пусть ваш друг отдохнет.

Поэт поправил галстук-веревку и пошел к столу.

– Таня! – крикнул Массальский, – просим.

Из-за стола встала красивая актриса, с гитарой.

Она поднялась на эстраду и запела.

Романс был грустный и незнакомый.

Актриса пела о тяжелом времени, о далекой Москве, о любви и тоске, ожидании встречи.

Кафе затихло. Грустная музыка, щемящий нежный голос актрисы плыл над столиками.

Леонидов слушал романс и видел Лену, аллею в Сокольническом парке, по которой они шли, удаляясь от трамвайных путей.

Актриса замолкла.

Зал взорвался аплодисментами:

– Браво!

– Спасибо!

– Еще!

– Молодец!

Двое в коже подошли к актерскому столу.

– Татьяна Сергеевна, – сказал Глеб. Он пристально посмотрел на актрису и усмехнулся. Недобро, со значением.

– Татьяна Сергеевна, господа артисты, вы украшаете нашу жизнь. У нас нет цветов, но примите от чистого сердца.

Он положил на стол круг колбасы и поставил две бутылки с темноватым напитком.

– Это, друзья, спирт. Чистейший ректификат, настоянный на рябине.

– Это лучшие цветы, которые я видел в жизни, – картинно повел рукой благородный отец. Спасибо вам, други.

В кафе появился молодой человек в новенькой темнозеленой тужурке путейного инженера, на бархатных петлицах были видны следы срезанных знаков различия, остались только железнодорожные эмблемы.

Пальто с дорогим шалевым воротником было небрежно перекинуто через руку, частично закрывая плотно набитую сумку.

Баронесса увидела его и засмеялась:

– Сонечка, твой воздыхатель пришел.

Сонечка, красивая блондинка, замахала рукой.

– Сашенька!

Шикарный железнодорожник подошел, поцеловал дамам ручки, сел за стол.

– Скудно, скудно, – он окинул взглядом чашечки с кофе, пирожные местного производства.

– Что делать, наши угощения не для такого шикарного кавалера.

– Именно, – Сашенька достал из сумки две бутылки вина, высыпал на тарелку изюм, выложил на стол красивые красные яблоки.

– Господи, какая прелесть, – Соня поцеловала его в щеку, – откуда?