– Тогда разбежались, жду добрых вестей.

Тыльнер вернулся в Гнездековский и приказал вызвать всех сотрудников своей бригады.

Потом позвонил начальнику МУРа, благо он еще не спал и доложил о том, что накололи Борьку-Поэта, и попросил бойцов из летучего отряда.

Дом на Молчановке приняла нарушка.

Казаринов сначала не узнал своего старинного друга. Был когда-то Борис Новицкий поэтом декадеатом, ходил в бархатной блузе с атласным бантом, в штанах из красной неже, и со стрелкой нарисованной на сумке.

– Ты, что не узнаешь меня, Витя?

Ну как узнаешь человека в желтой кожанке, в фуражке не со звездой, в высоких сапогах-шевро и моднейших английских бриджах, завернутого в тунику поэта. Они обнялись.

– Ты никак в ЧК служишь.

Новицкий захохотал.

– Витенька. Совсем наоборот. Я поэт полетов.

– Я думал ты перестал.

– А зачем. Я как начал при Керенском так и продолжаю по сей день.

– А как же стихи?

– Пишу. И даже выпустил три книжки.

– Ничего себе.

– А ты как?

– Второй день как с Юга. Делал там кино. Заработал кое-что.

– Ты всегда был молодцом, – Борька-Поэт обнял Казаринова за плечи. – Пойдем ко мне. Посидим, выпьем, закурим, а то мне надо линять из столицы.

– Мне надо передать письма с Юга.

– Кому, если не секрет.

– Да какой там секрет, Боря, Арнаутову и Олегу Леонидовичу.

– Мы посидим, а ты потом в «Домино» и наверняка их встретишь. Пошли ко мне, до Молчановки два шага.

Они стояли у ювелирного магазина Нефедова, на углу Афанасьевского переулка.

Мимо торопились люди. День уходил. Начинались вечерние заботы.

Казаринов с любопытством наблюдал за толпой. Иная она была, чем в восемнадцатом, когда он уезжал из Москвы.

Практически исчезли с улиц шинели, заменившие москвичам пальто.

Вот прошли мимо две дамы в каракулевых шубах с накинутыми на плечи чернобурками и крошечных надвинутых на глаза шляпах-колпачках.

Другой стала Москва, совсем другой. Даже дворники опять появились разметавшие мусор.

– Что смотришь? – спросил Борис.

– Знаешь, если покрасить особняки, да крыши подновить шикарным стал бы Арбат.

– Погоди немного. Это Колумбы капитализма, остальные пока осматриваются и выкапывают горшки с золотишком. А вот когда они придут в коммерцию жизнь пойдет иначе.

Пошли дома поговорим.

На темную Молчановку въехал грузовик.

Остановился у дома со львами у входа.

Из кабины вылез инспектор УГРО Тыльнер, в серой пушистой кепке и пальто-реглан из дорогого материала.

Из темноты вышел человек.

– Замерз, Ефимов? – спросил Тыльнер.

– Есть малость, Георгий Федорович.

– Он дома?

– Да. С ним еще один.

– А черный ход?

– Там Соловьев с милиционерами. Свет есть.

Тыльнер посмотрел: два окна на третьем этаже светились.

– Где дворник?

– Ждет.

Тыльнер подошел к машине.

– Приехали. А вы, Василий Алексеевич, подождите, – сказал он эксперту.

Из кузова спрыгнули четверо.

Они вошли в подъезд некогда весьма богатого доходного дома.

Навстречу вышла странная личность в рваном обрезанном армяке, валенках, но в фуражке с галуном.

– Вы дворник?

– Я.

– Мы из уголовного розыска.

– Из сыскной, значит. Понимаем.

– Кто живет в пятой квартире?

– Когда-то там проживал писатель граф Толстой, а нынче какой-то комиссар.

– Почему комиссар? – так в кожаной тужурке ходит и в фуражке со звездой.

– Понятно. У вас есть запасные ключи?

– Как не быть, имею.

– Дайте их нам.

– Я-то дам. Мне что, раз из сыскной просят, но у них два запора, я дрова заносил, видел. Здоровые щеколды.

– А на черном ходу?

– Не видел, не знаю. Там дверь досками заколочена.

– Пошли посмотрим.

На черной лестнице сидел агент второго разряда Соловьев и два милиционера.

– Все спокойно, товарищ Тыльнер.

– Пошли.

Дверь, действительно была заколочена крест накрест досками.

Тыльнер подошел, дернул доску и она отехала в сторону.

– Господи помилуй, – дворник перекрестился.

– Старый номер, доски на петлях. Соловьев, зови оперативников. Сам с Ефремовым и милиционерами к парадным дверям.