– Свет зажги.

Над потолком зажглась тусклая лампа, обмотанная газетой.

Тыльнер вошел в комнату.

– Ну и вонища у тебя, хозяин.

– Так люди отдыхают, Ваше благородие.

На столе валялись объедки и карты, по полу катались пустые бутылки.

– Где Кот?

– Спирька?

– А у тебя еще какой есть, – рявкнул Балашов.

– Так нет, его Манька-Колесо увезла.

– Куда?

– Известно куда – к себе. Спирька при монете, теперь она пока из него все не вытряхнет, не отпустит.

– К себе – это значит в Зоологический переулок? – сказал Тильнер. – Так, Нефедыч?

– Так, Ваше благородие.

– А если, упаси Бог, не так будет, я вернусь и сожгу твою хазу.

– Нет такого закона.

– А махорку в водку сыпать – есть такой закон.

Спирька Кот спал на кровати с шишечками и пружинным матрасом. Он лежал, раскидав свое сильное тело, рубашка была расстегнута, брюки спущены до колен. Тыльнер сунул руку под подушку.

– Зря, начальник. Спиридон вор серьезный. Он этими бандитскими пукалками не пользуется. Вон нож, которым он колбасу резал, это и есть его вооружение.

Балашов тряс Спирьку, но тот только мычал.

– Не поднимете его, – посочувствовала Манька, – придется на себе тащить.

– Извините, Балашов, – развел руками Тыльнер, – но…

– Я понял, товарищ начальник.

На Тверской было темно. Тусклые фонари горели через один.

Леонидов вышел из «Домино» и зябко застегнул пальто.

– Олег Алексеевич, – окликнули его из темноты.

Он обернулся, разглядел силуэт автомобиля и Штальберга, идущего к нему.

– Олег, – сказал Штальберг, – Вы единственный человек, которому я могу доверять. Я уезжаю…

– Куда?

– В Питер. Видите авто, мой племянник Коля гонит его в штаб Балтфлота. В Чека дознались, что я работал в контрразведке и занимался немецкими деньгами. В этом портфеле документ, на чьи деньги устраивали переворот.

– Но Борис…

– Не перебивайте меня. Вы знаете, что моя жена умерла, рожая второго ребенка, сына Сережу, прапорщика по Адмиралтейству, утопила матросня на Балтике, а он работал в журнале «Морской вестник». Не перебивайте. Несколько дней назад я подобрал кошечку. Милую, нежную, зовут Нюша. Смотрите.

Штальберг открыл сумку, и Леонидов увидел рыже-белую маленькую кошечку.

Он погладил ее по голове, и она радостно мяукнула.

– Признала Вас. Возьмите это единственное дорогое мне существо. Спасите его. Все приданое ее тут, еда у меня с собой. Берете?

– Конечно.

– Спасибо, дай Вам Бог.

– И Вам счастливо. Но Борис, в Питере тоже чекистов навалом.

– Утром я буду в Питере, а вечером в Сестрорецке у финнов. Мой друг водит людей через границу. Оставить вам адрес? Мало ли что.

– Спасибо. Не надо.

Они пожали друг другу руки и расстались навсегда.

В квартире ювелира Громова, хозяина магазина на Арбате, отмечали сразу два события – день рождения супруги Калерии Викторовны и новый большевистский закон, разрешавший частную торговлю.

Гость шел все больше солидный. Торговцы галантерейными товарами, меховщики, мануфактурщики, владельцы дорогих обувных и конфекулонных магазинов.

Для украшения собрания был приглашен писатель Арнаутов и несколько артистов.

За огромны роялем уже разминался самый известный в Москве кинотапер Лео Стефан. Гости несли цветы и подарки. Дамы, как новогодние елки, были увешены драгоценностями.

Рядом с праздничным столом стоял еще один, на нем возлежал исполненный на заказ торт в виде перстня с инициалами новорожденной.

Сначала курили, шушукались, слушали знаменитого тапера.

Наконец, сели за стол.

Первый тост подняли за хозяйку.

Внезапно в прихожей прозвучал звонок.

Горничная бросилась открывать.

Раздался какой-то шум и в комнату вошли четыре элегантных человека в масках, с маузерами в руках.

– Господа, – сказал одни из них по-французски, – мы поздравляем новорожденную.

Он подошел к столу, налил в бокал шампанского, выпил.

– А теперь дам прошу снять украшения, мужчин выложить на стол портмоне, часты, перстни, цепочки и наличные деньги. Вы понимаете французский язык.?

– Они просят вас сдать драгоценности, – перевел Арнаутов, – иначе застрелят.

– Благодарю Вас, месье, для писателя вы весьма образованы.