На письменном столе лежали ключи от квартиры, кожаный портсигар с монограммой «АЛ», коробка спичек в серебряном футляре, удостоверение личности, деньги и темно-вишневый сафьяновый бумажник в выдавленным памятником Петра и тремя золотыми уголками.

Мартынов взял бумажник.

– Красивая вещь. Знаете, я паренек с окраины.

Лещинский скептически улыбнулся.

– Так вот, – продолжал Мартынов, – у нас много голубятен было. Я тоже гонял, любил это занятие.

– Больше, чем нынешнюю службу? – ехидно поинтересовался Лещинский.

– А знаете, больше, Александр Германович, больше. Так вот. Был у меня турманок, хороший, его многие угнать хотели, и угоняли, но он всегда ко мне возвращался…

– Зачем Вы мне это рассказываете?

– А затем, гражданин Лещинский, что Ваш бумажник сродни моему турману.

– Поясните Вашу странную аллегорию.

– Очень просто. Ваш лопатник, как говорят бандиты, к Вам тоже возвращается.

Мартынов положил на стол заполненный протокол.

– Это Ваша подпись?

– Да.

– Инспектору Уголовного розыска Тыльнеру Вы показали, что на квартире Громовых бандиты забрали Ваш бумажник, и подробно описали его. Так?

Лещинский молчал.

– А вот показания гражданки Ерохиной, где она сообщает, что видела, как у Вас изъяли бумажник, а потом обратила внимание, что в кафе «Домино» Вы достали точно такой же бумажник и рассчитывались за стол. Было такое?

Лещинский молчал, глядя поверх головы Мартынова, щека его дергалась нервным тиком.

– Да успокойтесь Вы, закурите.

Мартынов подвинул Лещинскому его портсигар.

Арестованный дрожащими руками достал папиросу и никак не мог зажечь спичку.

– Эх, – Мартынов встал, крутанул колесико зажигалки, сделанной из винтовочной гильзы, – эко скрутило-то Вас, Александр Германович, нервишки ни к черту, с таким здоровьем в наводчики не идут.

– Что со мной будет? – срывающимся голосом спросил Лещинский.

– Скажу честно. Дела Ваши не в шоколаде, а наоборот, в дерьме. У Вас два пути за дверями моего кабинета. Лет десять лагеря, но думаю, трибунал, как идейно-чуждому, отправит Вас в лагерь.

– А второй, – Лещинский глубока затянулся.

– А второй – жизнь, свобода и интересная работа.

Мартынов встал, подошел к сейфу, вынул листок бумаги, положил его перед Лещинским.

– Подпишите – будете жить, и неплохо.

Лещинский прочитал.

– Я должен стать провокатором.

– Господь с Вами. Провокаторы в Охранке работали, а Вы будете секретным сотрудником ВЧК.

– Я могу подумать?

– Три минуты. Ваша банда по Москве рыщет.

– Я подпишу.

– Мудрое решение, – Мартынов поднял трубку телефона, – Катя, принеси нам чайку послаще, да бутербродов побольше.

Он положил трубку, улыбнулся.

– Ну а теперь начнем разговор, благословясь.

Бойцы Летучего отряда Московского уголовного розыска окружили Зачатьевский монастырь.

Командир отряда подошел к Тыльнеру:

– Все, товарищ Тыльнер, запечатали, лихо не проскочит, можете начинать.

– А ты зачем пулеметы приволок?

– Для перепугу, – засмеялся начальник отряда.

– Жаль, что у тебя гаубицы нет.

– Жаль, – серьезно ответил начальник, – с ней большой шорох можно было навести.

– Пошли, – повернулся Тыльнер к оперативникам, – наш выход, товарищи.

Шесть сотрудников направились к монастырю.

Вот и маленькая, но массивная дверь, обитая металлическими пластинами.

Тыльнер понял с земли здоровенный камень и начал стучать в дверь.

Никакого эффекта.

– Надо взламывать, – сказал он.

– Гриша, – засмеялся начальник Летучего отряда, – давай я ее гранатой разворочу.

– Говорил я уже, – засмеялся Тыльнер, – гаубицы тебе не хватает.

Оловянников подошел к двери, осмотрел ее внимательно, даже рукой поводил.

– Не нужно гранаты, я у твоего шофера цепь видел.

– Ну и что? – удивился начальник Летучего отряда.

– А мы цепь оденем на эту скобу и на крюк грузовика и выдернем дверь.

– Гений, Оловянников, стратегический ум, – хлопнул его по плечу начальник отряда.

– Просто я, граждане оперативники, мастеровой человек.

Пыхтя, подъехал грузовик.

Оловянников начал прилаживать цепь.

И вдруг дверь распахнулась.

На пороке стоял старичок в монашеской скуфейке на голове, в кортком армяке и обрезанных валенках.