– В каких Вы отношениях с Митькой Рубинштейном?

Леонидов вошел в кафе и увидел Лену.

Она печально сидела за столиком, подперев кулачком щеку.

Она подняла глаза. Вскочила. Словно в кинематографе. Упал стул, и она побежала к нему, распахнув объятья.

И они прижались друг к другу.

И время остановилось.

В кафе «Домино» за двумя сдвинутыми столами сидели Олег Леонидов, Анатолий Мариенгоф, Сергей Есенин, Яков Блюмкин и актеры из Художественного театра.

– Скажи мне, Олежка, – Есенин поставил на стол бокал. Блюмкин тут же налил.

– Скажи мне, – продолжал Есенин, – ты так долго ждал свою Ленку, с мокрым задом по ее делам бегал, тетушке ее продукты с Сухаревки возил…

– Я не понимаю, Сережа, что ты имеешь в виду?

– Где она? Почему не разу я ее с тобой не видел? Почему, дружок мой добрый?

– Она себе положение делает, – вмешался в разговор актриса Таня, – много репетирует, а Константин Сергеевич разрешил ей досняться в фильме, говорят, очень интересно получается.

– Это не ответ, – Есенин упрямо крутанул золотым снопом волос, – что нашей компании сторониться, что скажешь, Олег?

– А что мне сказать, не нравится ей «Домино» во и все.

– А когда-то нравилось, – Мариенгоф отпил из чашечки.

– Что делать, – сказал один из актеров, – барышня возвращает утраченное положение.

– Зачем ты так говоришь, Саша, – Татьяна возмутилась, – Лена Иратова талантливая, блестящая актриса, и ее положение вечно.

– Тебе неприятно все это слушать, – наклонился к Олегу Блюмкин, – скажи правду?

– А ты как думаешь?

– Думаю, неприятно.

– Правильно.

– Олег, – Блюмкин обнял Леонидова за плечи, – головушка отчаянная, это не самое большое горе.

– Послушайте, – вскипел Леонидов, – вы так мне сочувствуете, как будто что-то знаете. Если это так, то вы просто обязаны сказать мне.

– Успокойся, – благородный отец обнял Леонидова, у Ленки все идет как надо. Константин Сергеевич очень ею доволен, она за несколько дней стала примою, фильма ее идет на ура. Сам Луночарский отсматривал отснятый материал и сказал, что получается первая революционная трагедия, и Иратову хвалил. Знаешь, на чем держится театр?

– Нет.

– На зависти. Вот и поползли слушки да сплетни. Успокойся.

– Попытаюсь, – Леонидов закурил.

– И запомни, чем трагичнее ты будешь воспринимать эти разговоры, тем чаще они будут возникать.

– Спасибо за совет, постараюсь.

– Вот уж постарайся, брат.

На эстраду поднялся человек в синем плаще до пят с серебряными разводами и высоком колпаке, усыпанном звездами.

– Дорогие коллеги, друзья. К вам пришел в гости театр-варьете «Синее Домино». Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Здорово.

– Салют.

– Привет «Синему Домино».

Разноголосно ответил зал.

– Друзья. Я хочу предложить вашему вниманию прекрасного артиста Вадима Орг. Он один – группа любимых вами певцов.

В зал заглянул Лещинский, осмотрелся и скрылся в дверях.

На эстраду поднялся человек в костюме Пьеро.

Огромные густо подведенные глаза грустно посмотрели в зал.

Он поклонился.

Зал вспыхнул аплодисментами.

– Друзья, – сказал Пьеро, – я много лет дружил с Сашей Вертинским. Мы были с ним на Юге. Но он уехал, а я вернулся домой. Когда мы пели за ширмой, слушатели частенько путали нас. Сейчас я исполню вам романс Александра Вертинского, который вы, наверняка, не слышали – «Дорогая пропажа».

Зал зааплодировал.

Артист подошел к роялю. Пробежал по клавишам, проверил настройку и, прежде чем набрать первый аккорд, повернулся к залу.

– Друзья, первый куплет я спародирую Сашу, а остальное буду петь сам, уж больно мне нравится романс.

Он несколько секунд посидел молча и опустил руки на клавиши.

И внезапно зал кафе наполнил грассирующий голос Вертинского:

Самой сильной любви

Наступает конец.

Бесконечного счастья обрывается пряжа.

Что мне делать с тобой и с собой наконец, Как тебя возвратить, дорогая пропажа.

Зал затих, истово слушая слова о несложившейся любви.

Баронесса за угловым столиком вытирала глаза платком, ее девицы утихли, замолчали люди в щеголеватой коже.

Блюмкин глубоко вздохнул, Олег посмотрел и увидел совсем другое лицо страшного чекиста, было печально.

А певец продолжал:

Будут годы лететь, как в степи поезда,

Будут длинные дни друг на друга похожи,

Без любви можно тоже пережить иногда,

Если сердце молчит и душа не тревожит.

– А теперь пою я, – объявил певец.