На сцену поднялся человек во фраке, сел к роялю.

– Это композитор Леонид Николаев, – продолжал нарком. – Он специально написал музыку для сопровождения ленты, и смею вас заверить, прекрасную музыку. Но давайте смотреть.

Свет в зале начал медленно гаснуть.

На экране появилась надпись «Конец фильма».

Композитор исполнил последний аккорд.

Свет зажегся.

На сцену поднялись актеры и режиссер, оператор, художник.

Они кланялись, а зал гремел аплодисментами.

Из ложи вышел стройный красавиц Юрий Саблин с огромным букетом роз.

Звеня шпорами, пошел к сцене.

Зал затих.

– Вот видишь, – зло прищурился Блюмкин, – фильма о Гражданской войне. Героиню экрана благодарит герой тех сражений. Все по системе Станиславского.

– Не злобствуй, Яша, смотри, как зал принимает ленту.

– Пошли на банкет, у меня есть приглашение для тебя, – Блюмкин достал из кармана красочный билет.

– Спасибо, я в «Домино».

– Не хочешь видеть героиню?

– Просто у меня дело.

– Ну значит увидимся.

Леонидов шел по Тверской.

У Страстной площади увидел светящую стеклянную дверь с надписью «Зайди, приятно удивишься». Под ней была изображена рюмка.

Народу в заведении почти не было.

Олег подошел к стойке, за которой скучал усатый буфетчик.

– Доброго здоровья, – оживился он, – чего изволите, сударь?

– Добрый вечер, а изволю я стаканчик белого хлебного.

– Понимаю-с.

– И кусочек селедки на черном хлебе.

– Стаканчик какой изволите?

Буфетчик поставил на стойку стограммовый граненый шкалик и такой же стакан.

– Большой.

– Сейчас сделаем. Специально для вас имеем селедочку.

– Не люблю пить один, – улыбнулся Леонидов, – составь компанию, братец.

– За честь почту.

Выпили. Помолчали.

Леонидов достал деньги, рассчитался.

– Сдачу оставь себе.

– Благодарствую, господин подполковник.

– Почему подполковник? – удивился Олег.

– Стать, выправка и возраст не поручика.

– Глаз-ватерпас. Будь здоров.

– Заходите, мы таким гостям всегда рады.

Леонидов вышел на Тверскую, закрыл зажигалку ладонью, прикурил.

От стены отделилась девица в пальто с меховым воротником.

– Пойдем ко мне, мужчина. Не пожалеете, я очень испорченная.

– Некогда, дорогуша, другим разом.

Девица отошла потом повернулась.

– А папироской не угостите?

– Это пожалуйста.

От Страстного монастыря шел трамвай.

Он радостно звенел, пересекая Тверскую.

Все окна горели ярким желтым светом.

Да и сама Тверская мерцала окнами домов, витринами магазинов, вывесками ресторанов и кафе.

– Налаживается жизнь, – сказал Леонидов.

– Вы мне? – обернулся случайный прохожий.

– Да нет, я себе, – засмеялся Леонидов.

– Бываем, – прохожий помахал рукой и скрылся в мерцающем полумраке улицы.

При входе Леонидова встретил Николай Николаевич, директор кафе поэтов.

– Олег Алексеевич, где встречаете Новый год?

– Здесь, конечно.

– Тогда прошу приобрести билетик.

Олег взял билет, посмотрел на цену.

– Ого!

– А что Вы хотите? Знаете, сколько расходов Вам один?

– Да.

Леонидов огляделся и не узнал кафе.

Закопченная грязная стена сияла разноцветной краской. Розовой, черной, зеленой и золотистой.

– Когда вы успели?

– Успели.

В зале больше не было «буржуек», помытые окна отражали свет люстры, исчезли со столов керосиновые лампы, вместо них стояли электрические с розоватыми абажурами.

Четыре художника расписывали стены: кубист, абстракционист, модернист и последователь «Могучей кучки».

На золотистой стене колосилась рожь, висело над ней веселое солнце, а по дороге шел кудрявый парень с тальянкой, очень похожий на Сергея Есенина.

– Вот это да! – обрадовался Леонидов.

– Это наш сюрприз Сергею Александровичу.

– Налаживается жизнь, Николай Николаевич, – весело сказал Леонидов.

– Слава Богу, электричество дали, котельные заработали, продукты появились. Слава Богу. Поужинаете?