Как говорил Заратустра,

Кто рекламирует шустро,

Но не пленяет товара,

Тот рекламирует даром.

– Вот тебе зарисовка к Рацеру. Дальше сам справишься?

– Обязательно, а пилюли?

Леонидов хлопнул себя ладонью по лбу и захохотал.

– Пиши: «Лучшие в мире слабительные пилюли "Эвма" – слабят тихо и нежно, не нарушая сна». Все, иди.

– Ой спасибо!

Коленька вышел.

Олег начал перебирать бумаги на столе.

Сколько же собирается совершенно ненужных вещей.

Он складывал исписанные листочки в стопку.

В это время, как колокол громкого боя на миноносце, прогремел редакторский телефон.

– Я, – поднял трубку Леонидов. – Уже иду.

Редактор ходил по кабинету и улыбался.

– Слушай, Олег, ну разве так можно, молодой паренек к тебе пришел. Помочь попросил. Ну с угольщиком хорошо, а со слабительным. «Слабит тихо и нежно, не нарушая сна», – прочел редактор и захохотал.

Он хохотал долго, сморкаясь и отплевываясь.

Потом сел, вытер платком лицо.

– А если бы твоя шуточка в набор пошла? Не нарушая сна?

Редактор снова захохотал.

Олег курил и ждал, пока он успокоится.

– Ну и остроумный ты, подлец.

– Ты не бойся, она бы не прошла, я предупредил выпускающего.

– И на том спасибо. Но я тебя не по этому вызвал. Дело идет о тебе и газете.

Редактор сделал паузу.

И в это время зазвонил телефон.

– Слушаю, – редактор снял трубку. – Да, товарищ Козлов.

Редактор вытянулся, как новобранец по команде «смирно».

– Да, – продолжал он, – конечно. Немедленно выезжаю. Меня в Агитпром, договорим другим разом.

– А у меня тема сильная.

– Если опять уголовная сенсация, – редактор натянул пальто, – то не надо.

– Почему?

– Потом поймешь.

На Пречистенке из ателье «Мадам Люси – Парижский шик» вышла холеная красивая блондинка.

Рядом затормозила машина.

Из нее вышел человек в кожаной куртке.

Предъявил удостоверение, затолкал даму в кабину.

Машина сорвалась с места.

В комнате, задрапированной тяжелыми бархатными гардинами, было темно.

Ирина спала, по-детски положив кулачок под щеку.

Бартеньев зажег ночник и любовался красивым сильным телом своей любовницы.

Потом он накинул халат и встал.

Подошел к секретеру красного дерева, нажал на потайную клавишу и отодвинул стенку.

Из тайника вынул четыре пачки червонцев.

Взвесил их на руке.

Добавил пятую.

Подошел к постели и положил деньги на тумбочку рядом с Ириной.

А в «Домино» веселились от души.

По столам ходила непошедшая полоса «Рабочей газеты».

В ней в рамочке с виньетками был изображен усатый красавец, держащий в руках бутылочку с надписью «Пилюли "Эвма" – слабит мягко и нежно, не лишая сна».

Охочие до скандалов, журналисты с хохотом поздравляли Леонидова с замечательной шуткой.

– Олег! А если бы прошла? – спросил репортер из «Гудка».

– Исключено, я с выпускающим договорился.

– Ты очень рисковал, Олег, – сказал Мариенгоф, – очень.

– Чем, Толя?

– Во-первых, такие шутки проходили в Бершовке, а при нынешнем режиме такие шутки сродни контрреволюции. Запомни, ты пошутил, и это скоро аукнется.

– Не паникуй, Толя.

– Я не паникую, просто напоминаю, в какое время мы живем.

– Милый Толя, спасибо тебе. Я все понимаю, только иногда как накатит, ну и делаю веселые глупости.

– Что со сценарием, Олег?

– Пишу.

– А может быть, ты уйдешь из газеты? Будешь штатным сценаристом.

– Ой, нет, – Леонидов оглядел веселые лица коллег. – Не могу я без газетной лихорадки, не могу. Это, к сожалению, моя жизнь.

В зал вошла Татьяна.

Огляделась.

Пошла к столику, где сидели друзья.

– Вот она, твоя жизнь, – улыбнулся Мариенгоф. – И я тебе завидую.

– Олег, к нам в театр приволокли газетную страничку с рекламой слабительного.

Татьяна прыснула, закрыла рот ладошкой.