Я уже писал о том, что вдоль Бродвея стояли и топтуны из МГБ. Как вытягивались они и даже вроде выше становились, когда медленно полз вдоль тротуара «паккард» Берия!

Он тоже не боялся агентов и террористов: такой уж отважный человек был маршал Берия. А тихую езду практиковал он совсем по другому поводу.

Полз за его машиной второй «паккард», и сидел в нем полковник Саркисов, начальник личной охраны лубянского маршала. По команде шефа выскакивал он из машины и проводил «оперативно-разыскные действия»: задерживал красивых блондинок.

У меня был друг – веселый и щедрый студент-плехановец Бондо Месхи.

И вот он влюбился. Он безнадежно полюбил девушку, которая нравилась всем нам. Она появлялась на «Броде», но только днем и всегда одна. Интересная, изящная, недоступная, она даже в кино ходила одна или с подругой. Никаких мужчин рядом. Никогда!

Мой друг проследил ее. Тем более что это было не очень сложно: она и жила на улице Горького. А потом были цветы и попытка знакомства. Все, что полагается в таких случаях. Но неудачно.

Однажды, когда мы стояли у ее дома, к нам подошел парень в модном костюме, взял нас под руку и отвел в переулок.

– Ребята, – он улыбнулся широко и добро, – оставьте ее в покое.

– Что? – удивился Бондо, который был скор и тяжел на руку.

– А вот что. – Человек достал из нагрудного кармана модного пиджака алую сафьяновую книжечку с золотым тисненым гербом и тремя буквами – МГБ.

Он раскрыл ее, я прочитал и навсегда запомнил: майор Ковалев Игорь Петрович, оперуполномоченный по особым поручениям.

– Ребята, я не хочу, чтобы у вас были неприятности. Она под нашей защитой.

Наша прелестная незнакомка оказалась подругой всесильного Берия. Кстати, судьба ее требует отдельного рассказа.

Мы все поняли. Да и как не понять, когда почти ежедневно исчезали в небытие наши приятели: скрипач Алик Якулов, поэт Виталий Гармаш, студент-востоковед Гарик Юхимов, трубач Чарли Софиев. Их имена в танцзале гостиницы «Москва» произносили шепотом. Исчезали и другие. Да разве перечислишь всех, с кем ходил на танцы, пил коктейли и просто гулял по «Броду».

Сегодня, когда мы хоть что-то узнали о своем же прошлом, можно легко вычислить, что товарищи наши один за одним становились статистами в очередной пьесе «Театра на Лубянке». Но тогда мы пребывали в неведении и… радости. Нам казалось, что каждый новый день станет для всех необыкновенно счастливым. Парадокс, который можно объяснить только нашей молодостью.

Вот так мы жили. Сегодня я часто думаю: когда в моих ровесниках появился страх? И понимаю, что тогда, когда в Елисеевском было все, когда гулял по «Броду» Абакумов и ловил девушек бериевский адъютант.

В конце 50-х вся читающая публика увлеклась романами Ремарка. Он стал для нас неким символом поколения.

В 1961 году я с огромным трудом приобрел «Черный обелиск». Первая фраза последней главы романа запомнилась мне своей бесконечной грустью. Но только через много лет я по-настоящему понял ее пронзительную горечь:

«Я больше не видел ни одного из этих людей».

Когда-то наш дом назывался «Дом правительства». Потом его разжаловали, как, впрочем, и многих его обитателей. Сначала посадили одних, потом тех, кто сажал и занял их квартиры, а позже поснимали с работы и отправили в политическое небытие третье поколение сталинской номенклатуры.

После блистательного романа Юрия Трифонова дом наш стал именоваться «Домом на набережной». Сегодня он стоит на страже Замоскворечья, словно старшина-сверхсрочник, увешанный, как медалями, мемориальными досками.

Нынче творение архитектора Иофана – только памятник архитектуры, образец конструктивизма тех далеких лет.

В 1941 году я жил в доме № 26 по Грузинскому Валу. Немцы неуклонно приближались к Москве. Каждое утро мы, «не уехавшие в эвакуацию» (так говорили в то время) пацаны, бежали на задний двор и собирали все, что выкидывали по ночам перепуганные пламенные партийцы: портреты и бюсты Дзержинского, Ленина, Сталина, какие-то партийно-политические книги, подшивки газет и журналов.

Мне повезло: среди этого мусора я откопал подшивку замечательного журнала «30 дней». В ней я прочитал рассказ Б. Левитина «Тайна стен старого Кремля».

Суть его была в том, что некий инженер Гаврилов изобрел прибор, который подключался к стене и передавал на киноэкран веками спрессованные события, происходившие у стен Кремля. Чтение это было весьма занятным. Жаль, что не нашлось такого инженера и его прибора под названием «историофон».

Много чего могли бы спроецировать на киноэкран стены дома№ 2 по улице Серафимовича. Особенно 181-й квартиры, где я живу.