— Иду, но не с вами, — ответила сестра. — Со стола убирать не будем?

— Пусть все стоит, — сказала мама. — Придем и еще посидим. Я только сейчас быстро помою тарелки. Вы выходите на улицу и подождите, мы долго не задержимся.

Минут через пятнадцать все ушли, и мы остались одни.

— Не скажешь, почему мы не пошли вместе со всеми? — спросил я. — Ты так убедительно врала насчет репетиции…

— Я хочу побыть с тобой, — опустив глаза, сказала Люся. — Сколько можно терпеть!

— А меня решила поставить перед фактом? Мы же с тобой уже обо всем говорили.

— А с тобой только так и нужно, — сказала она, подходя ко мне вплотную. — Слишком ты у меня рассудительный!

Не знаю, чем бы все это кончилось, но очень вовремя пришел Сергей, который принес свой второй рисунок. Я сделал пару замечаний и исправил ошибки в изображении конской сбруи, после чего начали собираться на улицу.

Приехали за нами за час до концерта. На этот раз мы ждали своего выхода в той комнате, где обычно репетировали. Это было гораздо удобнее, но концерта мы не слышали совсем.

— Зря вы, ребята, отказались от гимнастерок, — сказал Олег Астахов.

— Мы и так нормально споем, — ответил я. — А петь "Балладу о матери" в гимнастерке…

Что можно сказать о выступлении? После исполнения песни "На всю оставшуюся жизнь" нам долго аплодировали, а потом я ушел за кулисы, а они исполнили балладу. Таких аплодисментов я еще никогда не слышал. Все встали и хлопали, не жалея рук. Ведущий вывел меня обратно на сцену, как автора песни, а я стоял, принимая незаслуженную благодарность людей, и думал о том, что сделаю для Мартынова все, что смогу, и не возьму у него больше ни одной песни.

Все хотели услышать песню еще раз, но Люся расплакалась и была не в состоянии петь. Вот не хотел я исполнять "Плот" сейчас…

— Большое спасибо всем вам! — сказал я в микрофон, и шум в зале начал смолкать. — К сожалению, Людмила сейчас не сможет спеть для вас вторично. Если вы не против, вам спою я. Песня называется "Плот" и посвящена всем создателям песен.

Я спел, мне хорошо аплодировали, но эти аплодисменты не шли ни в какое сравнение с тем, что досталось Люсе.

— Запомни этот день, — сказал я подруге, когда нас везли домой. — Не каждый профессиональный певец и не каждый год удостаивается таких оваций. Некоторые ждут их всю жизнь.

— Я этот день запомню по многим причинам, — шепнула она мне на ухо. — И эти овации среди них не главное.

— Выяснили, кто хотел перехватить управление нашим центром? — спросил Машеров. — Вряд ли председатель Комитета пошел бы на такое по собственной инициативе.

— Я думаю, что это, скорее всего, Суслов, — ответил Юркович, — но доказательств пока нет. Мы наращиваем свои возможности в Москве, но это долгое дело. Ясно, что за этим не стоит Брежнев, он бы действовал по-другому.

— И что гости?

— Пятеро вернулись в Москву, остальные включились в работу. Комитет на наши действия пока никак не отреагировал. А что по выписке для Ивашутина? Что-нибудь решили по Полякову?

— Уже передали по назначению, — сказал Машеров. — Убрали все по его будущим деяниям и оставили только уже совершенные грехи. Ему и этого на несколько расстрелов хватит. Самое паскудное, что сами же в его предательстве и виноваты!

— Вы имеете в виду историю с сыном?

— А что же еще! Пожалели какие-то четыре сотни долларов, чтобы спасти мальчишку. Он ведь и тогда не предал, хотя мог. Ему обещали вылечить сына, а он не изменил, заплатив его жизнью. Скотство, конечно, хотя Полякова не оправдывает. Ладно, наши прогнозы в Москву отправили?

— Как мы с вами и договаривались, все отправили с курьером военным бортом. Прогнозы за этот и следующий годы. Пусть пока убеждаются в их правдивости.

— А что по Павлову? Как Брежнев воспринял его смерть?

— По слухам был очень подавлен. Они ведь дружили, когда работали в Молдавии, да и после.

— Кто у вас следующий?

— Трапезников. Только нужно выждать. Я вообще пока своих людей из Москвы отозвал.

— Как ты думаешь, когда начнет меняться будущее? — спросила Люся. — Ты у нас уже давно.

Я притащил с кухни табуретку, и мы сидели за письменным столом в моей комнате и смотрели в окно. За окном гремела и хлестала дождем майская гроза.

— Наверное, оно уже меняется, только пока это мало заметно, — сказал я. — Меня никто не посвящает в свои дела. Но мне задают вопросы, а по ним тоже можно многое узнать. Наверняка моя идея с прорицателем пошла в ход.

— А для чего это? Разве так уж трудно уличить его во лжи?