При этом держава Мономаха была не только не имперской, но и для своего времени демократической: русские княжества и половецкие (кипчакские) ханства сосуществовали в ней на равных, в Степи царила степная демократия, на Руси – вечевая. Это неимперское и для своего времени демократическое евразийское государство просуществовало с 1110-х по 1230-е гг. и было уничтожено Батыевым нашествием.

Могут спросить: и почему же такое замечательное государство не устояло перед нашествием Батыя? Ответ очень прост: во второй половине XII в. единое государство, созданное Мономахом, переживало период раздробленности. В частности, в Северо-Восточной Руси, в междуречье Оки и Волги, появился новый центр силы – ядро будущей Великороссии. В этом тоже нет ничего необычного, феодальная раздробленность в те века поразила всю Европу от Англии и Испании до Руси (и составлявшей с нею единое полицентрическое государство Кипчакской Степи).

С преодолением этапа раздробленности государство Мономаха вполне могло организоваться как централизованное, на европейских началах. В самом деле, что могло этому помешать? Разный национальный состав? Или религиозный – с учетом того, что лишь часть кипчаков приняла православие (об этом мы еще поговорим), тогда как другие – католичество (у венгерских границ), несторианство или остались язычниками? Но ведь европейские государства с разным национальным и/или религиозным составом оказались вполне устойчивыми – например, Швейцария, Бельгия или Нидерланды, где при национальной однородности отсутствует религиозная, поскольку католики, кальвинисты и атеисты составляют примерно по трети населения. Короче говоря, есть основания думать, что такому же развитию событий в России-Евразии помешало Батыево нашествие.

Выше говорилось о попытке установления самодержавия Андреем Боголюбским. Уже отец Андрея Боголюбского, младший сын Мономаха Юрий Долгорукий (великий князь в 1155–1157 гг.), правил хотя и в Киеве, но опираясь на суздальцев, которые после его смерти были перебиты киевлянами. Андрей же Боголюбский правил также и Киевом, покоренным им в 1169 г., но предпочитал иметь местопребывание во Владимире. Пытался Андрей, как уже говорилось, покорить и Новгород (1171 г.), но неудачно.

Однако все же Андрей Боголюбский оставался государем, зависимым от своих подданных – бояр и народного веча. Это и понятно: наряду с таким городом, как Владимир, созданный как столица Андреем Боголюбским (которому этот князь именно потому и отдал предпочтение, что это был его город, созданный им почти как Санкт-Петербург Петром), имелись и города, которые возникли сами по себе – Ростов и Суздаль. Поэтому считаться с народом все же приходилось. Так, он был вынужден отдать на расправу своего любимца – жестокого епископа Ростовского Феодора, когда злодейства последнего возмутили народ [313] . Таким образом, зависимость великого князя от подданных была фактом даже для Волго-Окского междуречья, а тем более для подвластных Андрею Боголюбскому других русских земель. Для торжества той «самодержавной» системы, о которой говорит Р. Пайпс, необходимо было внешнее вмешательство. Расхожее мнение состоит в том, что оно и произошло вскоре, в начале второй трети XIII в. Но этот очередной «правящий стереотип» о радикальном изменении пути развития Руси под влиянием Орды в XIII в. уже был опровергнут выше.

А теперь вернемся к тому, что все последующие правители строили свои государственные образования на фундаменте, заложенном Мономахом. Первым продолжением Русско-Кипчакского государства Мономаха стала как раз Золотая Орда, созданная Батыем и его русским партнером, победителем конкурса «Имя Россия» Александром Невским. Однако при этом продолжением Мономахова государства Орда стала только геополитически – политически и социально-экономически она ничего общего с ним не имела…

Традиционное государственное устройство у степных кочевников – вполне европейское раннефеодальное, среднее между аристократией и демократией «не для всех»: фактически делами заправляли, как правило, племенная верхушка и богатые скотоводы. Остальные, имея такие же права, не всегда могли участвовать в управлении, поскольку кочевое хозяйство зачастую отвлекало их от этого [314] . Но ведь, скажем, и в древних Афинах в народном собрании не всегда участвовали крестьяне, занятые на полевых работах. Это не мешает нам считать полисы Древней Греции первыми в истории примерами демократических государств. Новгородское вече тоже состояло только из горожан, из крестьян же и иногородних в нем принимали участие только те, кто в данный момент случился в городе.

Держава Мономаха была свободным государством на принципах конфедерации: русские княжества и половецкие (кипчакские) ханства сосуществовали в ней на равных, в Степи царила степная демократия [315] , на Руси – вечевая. А вот при Орде поначалу задавили первую, сменив ее ханской деспотией, что было связано с непрерывными захватническими войнами Чингизидов (государство Чингисхана и его преемников далеко перешло естественные евразийские границы, занявшись завоеваниями в мусульманском мире, Китае, Восточной Европе и т. д.) и как следствие – созданием постоянных силовых структур как аппарата подавления, на отсутствии каковых степная демократия, собственно, и держалась. «Народ, угнетающий другие народы, не может быть свободным: военная сила, которую он создает для их подавления, с неизбежностью оборачивается против него самого», – это ставшее хрестоматийным выражение Ф. Энгельса [316] , пожалуй, подходит к евразийским кочевникам больше, чем к кому-либо еще.

Затем наступила очередь вечевой демократии на Руси. Об этом, собственно, уже говорилось, как и о том, что князья быстро усвоили привычку грозить «позвать татар» при любом недовольстве подданных их политикой; Андрею Боголюбскому в свое время «позвать» было некого – не кипчаков же, на тот момент тоже привыкших к «степной демократии»! Ордынские ханы, естественно, тоже стремились уничтожить древнерусский вечевой строй: ведь с одними князьями, без народа, было легче договариваться.

Но ничего подобного собственной государственной системе на Руси Орда не создала. Как мы видели, процесс переселения евразийцев-кочевников на Русь имел место по крайней мере от Мономаха, это столь же нормальное явление, как и движение восточных славян на восток и юго-восток. Но никаких «опричнин» до Ивана Грозного никогда не было. И вполне могла Россия до 1560 г., по А. Л. Янову, быть «вовсе не наследницей Чингисхановой орды, согласно «правящему стереотипу», но обыкновенным европейским государством, мало чем отличавшимся от Дании или Швеции, а в политическом отношении куда более прогрессивным, чем Литва или Пруссия» [317] , – и в то же время государством евразийским.

Как уже сказано, если бы воссоединение России, Литвы, казахских степей (казахи в 1550-х гг. тоже начали проситься «под государеву руку»), Крыма состоялось, то фактически Россия уже в то время достигла бы тех естественных евразийских границ, которых она реально достигла к концу правления Екатерины II. При этом такое воссоединение Евразийского единства было бы куда ближе к неимперскому варианту Владимира Мономаха, чем это произошло на самом деле. Тогда Россия-Евразия прочно вошла бы в Европу уже в середине XVI в., а проведенные «либеральные» преобразования закрепились бы под влиянием Литвы с ее «вольностями». Что же случилось после 1560 г.?

Повторю еще раз: по моему мнению, корень зла – не этнический, а политический. Он именно в том, что с момента перехода Степи от мирной политики кипчаков к всемирным завоеваниям Чингизидов и как следствие – созданием постоянных силовых структур как аппарата подавления, на отсутствии каковых степная демократия, собственно, и держалась, последняя сменилась ханской деспотией. Прежде чем говорить о влиянии этого процесса на Русь, необходимо еще одно теоретическое отступление – по поводу сравнения политических и социально-экономических систем Европы, Евразии и Востока.