Я осмотрелся. Лес за селом действительно стал покрываться желтым листом. Но еще както робко. В низинах стоял жидкий туман. Убранные поля желтели стерней. Действительно осень уже.

Голода я не чувствовал, хотя изо всей еды выпил с утра только кружку колодезной воды из ведра в сенях. И конвоиры меня понукали, чтоб быстрей собирался. Этих дармоедов мне кормить совсем не хотелось. А пришлось бы, засвети я перед ними снедь.

– Господа военные, осветите темным селянам политический момент, – вдруг спросил Трифон, ёрничая.

– Господа все у прошлом году кончились, – спокойно, даже с некоторой ленцой, ответил один из солдат, – а те, кто не кончились, тех мы докончим. Всенепременно.

Последнее слово он сказал с какойто мечтательной интонацией.

– Ну, так как насчет политического момента? – пропустил Трифон мимо ушей революционную сентенцию. – Продразверстку исчо не отменили?

Хохот был ему ответом.

– Кто ж тебе ее отменит, когда в Москве и Питере почитай что голод, – сказал молодой.

– Ну да, ну да… – скуксился Трифон, – оно понятно…

Но молодой, как оказалось, не все сказал.

– Три дня назад ВЦИК[355] постановил превратить Республику в военный лагерь. Создан Революционный военный совет, который возглавил товарищ Троцкий. Все красные партизанские отряды сводятся в единую регулярную Красную армию. – И уточнил, оттенив голосом: – Рабочекрестьянскую Красную армию. Вашу армию. А ее тоже кормить надоть. Так что нескоро продразверстка ваша закончится. Скоро придут к тебе из Пензы товарищи рабочие. Жди. Мешки готовь.

И красные партизаны снова заржали.

Чувствовалось, что они както ощущают свое превосходство над сельскими жителями. И это превосходство, скорее всего, кроется не в идеологии, которой им промывают мозги, а просто в том потертом оружии, которые они держат в руках. «Винтовка рождает власть», – так, кажется, Мао сказал в сороковых годах. А сейчас восемнадцатый. Эти мужики в потрепанной униформе не могут так четко выразить свою мысль, как образованный китаец по имени Цзэдун, но чувствуют то же самое. И это чувство им нравится.

Анархистская революционная вольница, которую скоро «лев революции» Троцкий станет лечить расстрелами популярных партизанских командиров.

Угораздило же так попасть. Да что там попасть – вляпаться! Хуже, чем на эту Новую Землю, на которой меня убили. Долго я тут не протяну. Не с моим длинным языком жить при красных. «Прошел он коридорчиком и кончил стенкой, кажется».[356] У них сейчас одно наказание за все – расстрел.

Только мне уже все по фиг. Я, наверное, теперь Агасфер. Тот самый «вечный жид», только не в собственной мумии по свету шатаюсь, а так вот переселяюсь незнамо как из тела в тело, из времени во время. И это открытие чтото меня не радует. Хотя всяко лучше банального небытия.

Через час неспешной прогулки на трясучей телеге среди зеленеющих еще дубрав остановились перед двухэтажным домом волостной управы в соседнем селе.

Молодой партизан, придерживая шашку, тут же пташкой взлетел на крыльцо и пропал, хлопнув дверью.

Военные повылезали с телеги, тут же принявшись смолить махорку.

К телеге подошел мужик, одетый, несмотря на тепло, в справный армяк, поздоровался с нами и поинтересовался:

– Как там у вас, Трифон, Лятошинский сад ноне – с урожаем? – И выщербился довольной улыбкой из густой бороды.

– А тебе какое дело? – ответил Трифон, сворачивая цигарку.

– Да вот хотим княгинюшку пощипать на яблокигруши. Сушки на зиму нарезать. Им все одно столько не сожрать, хошь в три раза кишку удлини. А продать столько нынче негде. Да и вывезти нечем.

– А че мальцов не пошлете? – спросил Трифон, заклеивая цигарку языком.

– Дык, сам знаш, сторожто у княгинюшки дюже злой. И берданка у него солью заряжена. Жалко мальцовто.

– А свою дупу тебе, знать, не жалко? – усмехнулся Трифон, чиркая колесиком фронтовой зажигалки – самодельной из латунного патрона – и с наслаждением прикуривая.

Эту занимательную беседу дослушать не удалось, так как молодой партизан выглянул из двери управы и крикнул:

– Фершал, пошли со мной! Товарищ Фактор требуют.

Товарищ Фактор оказался субтильным молодым еще человеком, которому на вид не было и тридцати. На его белобрысой голове, стриженной довольно смешно – вся под «ноль», а на лбу короткий чубчик; так любили стричь мальчишекдошколят в дни моего детства, – резко выделялись нафабренные чемто черным огромные «буденновские» усы. Одет он был в шевиотовую гимнастерку защитного цвета без погон, а щегольские синие диагоналевые галифе были заправлены в желтые сапоги со шнуровкой по всей голени. На обычном офицерском поясе висела порыжелая нагановская кобура. Холодного оружия товарищ Фактор не признавал.