По ходу пьесы уговорили Тришкину жену постелить нам на сеновале. Чтоб ночью не стеснять никого.

– Да не полюдски это както… – удивилась та, – в первую брачную ночь – и на сеновале? Будто у вас дома нет.

На что ей было с апломбом заявлено, что дома у нас уже нет – этот дом уже ее, а на сеновале нам нравится.

Пожав покатыми плечами, крестьянка понесла в руках свой большой живот в избу – подавать нам обед.

Венчался я в парадном мундире полкового фельдшера, с медалями и погонами кандидата на классный чин. Для селян и широкая «сопля»[377] вдоль погона – признак большого начальника. Отставных унтеров на все село – раздва и обчелся.

Наталия Васильевна стояла перед аналоем в скромном платье с белым передником и косынке сестры милосердия. В том наряде, в котором я ее встретил здесь.

Шафером с моей стороны выступал Трифон. Над баронессой в реянии ладана венец держала попадья.

Не поскупились односельчане и на зерно, которым нас обсыпали при выходе на паперть – для лучшего плодородия чрева женщины, которая несколько минут назад перестала быть баронессой.

А звонарь даже в колокола ударил по такому случаю. В надежде на лишнюю чарку.

За столом праздничным мы чинно просидели до тех пор, пока гости не стали упиваться. Все же два с половиной ведра[378] водки для редко пьющих сельских тружеников – это очень много за один раз. Мужик русский – вынужденный трезвенник, иначе с голоду помрет. Пьет он на редких праздниках, да еще когда на ярмарке расторгуется. Зато сразу в умат. В лохмуты. И для достижения такого состояния много на грудь принимать ему не требуется. Нет той привычки к спиртному, как, к примеру, у городских холодных сапожников или хохлов, привычных к шинку, которых в великорусских деревнях отродясь не было.

Как только разговоры за столом потеряли четкость речи, так мы с женой и слиняли потихонечку на Тришкино подворье.

Золотых десяток в моем кармане осталось ровно восемь.

Ночь прошла уже не в таком безумном исступлении чувств, как раньше. Меньше тупой безудержной страсти, зато больше вкуса и познания оттенков любовной игры, в которой Наталия Васильевна стала обращаться ко мне не иначе, как «муж мой». Думаю, смаковалось ею больше слово «мой», нежели «муж».

Покинула Зубриловку счастливая пара молодоженов перед рассветом на третий день отпуска, чтобы иметь суточную фору от возможного преследования. Надеюсь, никто не видел, как мы покидали село. Вчера народу выборочно «по секрету» было объявлено, что собираемся мы в Нижний Новгород. На самом деле стремились мы на юг.

Заранее изготовил я командировочные предписания, согласно которым начальник пепепупо полка Волынский Г. Д. и сестра милосердия пепепупо полка Зайцева Н. В. командируются командованием в Нижегородскую, Саратовскую, Воронежскую, Харьковскую и Тамбовскую губернии для переговоров о снабжении госпиталя запасной бригады, как и перевязочных пунктов входящих в нее полков, медицинским оборудованием, перевязочными материалами и медикаментами. Как раз двух украденных мною у писаря листов с оттисками полковой печати и хватило нам. А подделать почерк писаря мне, как выпускнику Художественного интерната при Третьяковской галерее, не составило особого труда. Даже подпись Мехлиса невозможно отличить от той, что на моем мандате красовалась. Разве что чернила другие. Вместе с бумагами о мобилизации это было хорошее прикрытие от возможных проверяльщиков.

Перед поворотом к имению князей ГолицыныхПрозоровских выехали на хорошую брусчатую дорогу, построенную покойным князем от усадьбы до железнодорожной станции Тамала. Чтоб, значит, не вязнуть в среднерусских направлениях, когда ему приспичит до столиц прокатиться. Наследники его продали имение в казну сразу после первой русской революции. После чего оно только хирело.

Проехали мы мимо княжеского имения и не знали, что в тот же день там высадился голодный десант рабочих Путиловского завода, чтобы основать в нем Третью Петроградскую коммуну рабочих.

До станции Тамала, хоть и по прекрасной дороге, добираться не стали, свернули на брод через Хопер. А там – на юг, проселками.

Путешествие наше шло ни шатко ни валко. И больше всего походило на свадебное. Наверное, романтикой костров, красотой зрелой осени и восхитительным звездным небом. И не подумаешь, что убегаем от кого.

Пару раз какието конные красноармейские разъезды проверяли у нас документы. Но моя липа прошла без сучка без задоринки.

Тришкина жена на радостях, что возможная разлучница уматывает ко всем чертям из села, усовестившись, подарила Наталии бараний кожушокбезрукавку. Изпод него в глаза торчала кобура австрийского револьвера, которым я вооружил жену. И мой «манлихер», вывешенный на виду, впечатлял прохожих размерами своей кобуры. А карабин ждал своего часа под сиденьем. С полным десятизарядным магазином.

На второй день вояжа въехали мы в Воронежскую губернию в районе Борисоглебска. Цель моя была – река Дон ниже города Воронежа, где можно было бы выгодно для крестьянина сменять пролетку с лошадьми на лодку и спокойно сплавиться до Новочеркасска, а лучше – совсем до Таганрога. А там нанять какоголибо контрабандиста на перегон в Болгарию. На оплату этого вояжа оставались у меня коекакие цацки от родителей. Среди братушек, в Болгарии ли, в Сербии или Македонии, лекарь не пропадет. Потом и в Аргентину можно подаваться или Уругвай.