– А ему подняться к тебе по лестнице влом? – улыбнулся я ехидно.

– Не влом, да гоняют с нее, – ответила Галя. – На лестнице дежурят местные седые дедки с двустволками и никого к нам наверх не пропускают. Блюдут, так сказать, нашу мораль, раз уж нравственности не осталось.

– Ладно, – засмеялся я, – женю я тебя на кирасире. Только с двумя условиями. Надо сделать так, чтобы они нас сопроводили со всей бронетехникой хотя бы до НьюРино. И… – поднял я палец вверх, – до свадьбы ему не давать. Он должен жениться на «Звезде Зорана», а не на инструментальщице с завода ферросплавов.

– На инженере, – обиделась Антоненкова, поправляя меня.

– Какая разница, – отбрил я ее, – тут важен статус. Статус в ЕГО окружении. Как «Звезда Зорана», ты принята при дворе князя наравне с лэрдом, чего никогда не будет, стань ты хоть главным инженером металлургического завода.

– Какие ты дашь гарантии? – вспыхнула девушка глазами.

– Никаких гарантий, только возможности и вероятность. Но в случае с заводом в Портсмуте и такихто нет. Договорились? – протянул я ей ладонь.

– Договорились. – Галя схватила мою руку. – Жорик, что тебе сделать? Ты же только шею сломал, но не член…

– Проводи меня к Наташе.

– Значит, отпускаешь, – улыбнулась девушка.

Просто сияет чемуто такому внутренне своему.

– А кто вас не отпускает? – Это я уже зло ворчу. – Я чтото об этом говорил? Условия ставил? Или когото уже не отпустил куда?

– А зачем говорить, Жора. Все по умолчанию и так знают, что вход в блатную компанию рубль, а выход – десять. Я готова тебе заплатить за выход.

– Вот и отведи меня ночью к Наташке. Это и будет твоя плата.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 3 число 6 месяца, понедельник, 1:25.

Специального отделения реанимации со зверской охраной в этом сефардском госпитале не было. Просто отдельное помещение на первом этаже. И мы с Антоненковой вполне свободно спустились по лестнице и проскользнули гулким коридором. Ночная смена медичек, как водится, спала на дежурстве, но не на постах в коридоре, как на нашей родине, а гдето зашхерились так, что ни одной карги не видно.

Ночной госпиталь казался пустым и несколько зловещим.

Я и Галя – как два привидения, бесшумно летящие в ночи. Она в белом халате, а я в светлой пижамке смешной с дурацким филадельфийским воротником на голове.

Так и добрались до помещения, в котором содержали любимую, никого не перепугав.

Сквозь тюль штор полная луна неплохо освещала просторный кубрик, в котором посередине на одинокой кровати лежала в забытьи Наташа. Вид у нее был – краше в гроб кладут. Сердце моментально свело судорогой от жалости и любви. Встал у кровати на колени, но так и не решился нарушить ее сон, хотя очень хотелось прикоснуться к любимой. Но сон – лекарство. Это я уже на себе понял. И отдернул руку.

Понятливая Антоненкова сказала на ухо шепотом:

– Ладно, ты тут побудь, а я в коридоре на шухере постою.

И исчезла.

А я в это время осознавал, какой глубокий смысл скрывается в простом русском слове «ненаглядная». Это действительно та женщина, на которую наглядеться не можешь. Сколько ни смотри. В любом виде.

А выглядела Синевич даже не болезненно, а очень плохо. За несколько суток успела исхудать до фарфорового лица с огромными тенями под веками. Ее красиво очерченные губы были обметаны коркой. В левую руку воткнута капельница. На правой – локоть забинтован. От тех же капельниц, наверное. Грудь и плечи – в бинтах.

На шее трогательно билась жилка.

Так и стоял на коленях и любовался Наташей в неверном лунном свете, словно подглядывал. А по щеке покатилась слезинка счастья, что жива она, и это главное. Остальное вылечим. Доктора тут хорошие, слава богу. Мне осталось только тихо помолиться за здравие любимой, но я ни одной молитвы, кроме «Отче наш», не помнил до конца, а у многих и начала не ведал. Просто попросил Всевышнего сохранить ее мне. Пространно так просил, сбиваясь и путаясь в словах. Чтото обещал ему даже в обмен.

И еще увидел, что Наташка моя и баронесса Наталия Васильевна из моих видений – просто сестрыблизнецы.

А тут…

Колонна шла, нещадно пыля по сухой грунтовке. Грунтозацепы «студебеккеров» перемолотили песок не в пыль даже, а в пудру, прах земной настолько, что дымка белесая висела над степной дорогой.

Бойцы сидели в кузове тесно, сжимая в руках судаевские автоматы. Сидоры поскидывали под лавки. Каски сняли, подставив потные головы набегающему теплому потоку воздуха, который хоть както охлаждал их распаренные тела.