– Жорик, ты все же не забудь, что я тебе в первый же день на Новой Земле сказала. Я с тобой до конца.

– Я помню, – буркнул в ответ.

– Вот и хорошо. Как закончишь носить траур – скажи.

И довольная собой Шицгал удалилась в холл, тихо закрыв дверь.

А я вошел в кабинку и устроил себе контрастный душ.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 7 число 6 месяца, пятница, 9:45.

В холле застал только аппетитно завтракающую Дюлекан. Точнее, заканчивающую свой завтрак. На столе перед ней стояла неубранная грязная посуда со всего автобуса, как я понял, в то время как она неторопливо помешивала сахар в кофе.

– А где остальные? – спросил я ее.

– Уже поели. Я как дежурная по кухне жду только тебя, чтобы все убрать и помыть.

– Чем кормить будешь? Манной кашей?

– Нет. Тостами с джемом. Сливочным маслом. Сыром трех сортов. Сметаной. Блинчики с мясом сейчас принесу – они на кухне завернуты, чтобы не остыли.

Блинчики были вкусны. Особенно начинка, которая состояла из мелко нарубленной разнообразной нарезки, оставшейся с поминок, с острым соусом и ломтиком сыра. В московской подземке такую снедь гордо называли «буррито». Правда, там в качестве начинки был фарш из не известных в природе зверушек.

Дождавшись, когда я поем, Дюлекан стала собирать со стола грязную посуду, по ходу дела интересуясь:

– Жора, теперь, когда твоя койка освободилась, я могу узнать: когда наступит моя очередь по гарему?

Я чуть кофе не подавился. Но справился с раздражением и вполне вежливо ответил:

– Как только траур кончится.

– Тото, смотрю, ты во все черное вырядился, – сделала девушка умозаключение, сообразное своей наблюдательности. – Сколько у вас траур?

– Сорок дней. Сорок ночей.

После чего взял в холодильнике полдюжины бутылок местного пива и ушел во двор. Не в патио, которое перед входом, а за угол дома, куда кирасиры составили столешницы с лавками, сколоченные к Наташиным поминкам.

Выбрал там тенек и отдался холодному пиву. Тут я собирался сидеть долго, так как никого не хотел видеть. И прямо под мое такое настроение все кудато подевались со двора: и девки, и кирасиры.

Отпил я пивасика и грустно продекламировал сам себе:

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 7 число 6 месяца, пятница, 10:51.

Хлопнули створки ворот, и во двор вкатился «хамви», из которого резко повыпрыгивали Антоненкова, Бисянка и кирасирский лейтенант.

Разобрали какуюто поклажу в машине и понесли ее в дом.

Водитель этого чуда американского автопрома остался при машине, поднял капот и чтото там высматривал с видом колхозного тракториста: «Сейчас выкинуть или все же еще чинить будем?»

Увидев меня, Бисянка резко поменяла траекторию движения и направилась под ту же тень, где я неспешно оттягивался пивом.

– Жорик, я хочу высказать… – положила она к ногам свой баул.

Я аж подпрыгнул на лавке. Сколько можно: совесть у них есть или вся на работе истерлась?

– Да жеваный крот! – выговорил я, предельно жестко глядя в ее фиолетовые глаза. – Я вам вибратор, что ли? От Наташки постель моя еще не остыла, а вы тут сразу устроили социалистическое соревнование: кто быстрее в нее запрыгнет. Стервятницы!

Красивый Танин ротик приоткрылся в удивленной гримасе.

Большие фиолетовые глаза округлились, стали еще больше и темнее.

Прозрачная горошина выкатилась по щеке и сорвалась с острого подбородка.

Девушка резко развернулась и убежала в дом.

А ее баул так и остался стоять на земле.

Некоторое время меня никто не беспокоил. Потом пришел с довольным всем окружающим миром выражением лица этот валлийский Тристан, лэрд ап чегото там, радостно восклицая:

– А вот он где, а мы уже обыскались! – и слегка поддел ногой Бисянкин баул.

И без всяких соединительных фраз попросил:

– Пивом поделишься?

Мне уже все было фиолетово.

– Бери, не жалко.

Лейтенант своими крепкими зубами ловко скусил пробку с бутылки, сделал глоток, сел рядом на лавку и спросил снова:

– Что у вас тут случилось? Татьяна убежала наверх сама не своя.

– Извини, но это наши внутренние разборки, – ушел я в несознанку. – Лучше ты мне скажи: с какой целью вокруг Галины крутишься?

– Нравится она мне, – не стал запираться лейтенант.

– Нравится – женись. Не нравится – эмигрируй. А просто так девчонке голову крутить нечего.