Оказалось, что некоторые зрелищные предприятия работают здесь как в мирное время. Я подумал, что такое возможно только у ленинградцев и больше нигде. Конечно же, я с удовольствием принял предложение.

Несколько позже у меня появилась возможность проехать по центральным улицам города днем. Разрушений, к счастью, было меньше, чем я предполагал. Никаких развалин на глаза не попадалось. Правда, как потом мне сказали, если они и были, то очень быстро убирались, и эта «косметика» проводилась всеми доступными способами и средствами. Всюду поддерживалась чистота, ходили трамваи.

Запомнились лица прохожих, переживших две блокадные зимы. Люди ходили медленно, часто останавливались, отдыхали. После прорыва блокады положение с продовольствием несколько улучшилось, но до нормы, [198] конечно, было еще далеко. На ленинградцев я смотрел как на очень близких мне людей, невольно думал о том, что эти истощенные горожане, которые и передвигаются с видимым трудом, еще полные смены работают на заводах, выпускают оборонную продукцию.

Когда мы проезжали на машине по Невскому проспекту, была объявлена тревога: «Начинается артобстрел, укрыться в убежищах!» Не было у ленинградцев никакой суеты, никакой паники, растерянности: всё здесь уже видели, всё пережили, ко всему относились с твердым спокойствием.

На фронте я привык подавлять в себе эмоции, заставляя себя всегда действовать расчетливо и хладнокровно. Этому же учил и своих подчиненных. Но здесь, в городе, все, что попадало в поле зрения, вызывало переживания, каких мне потом до конца войны, пожалуй, испытать не пришлось. Физически ощущалась тогда вся тяжесть блокадного существования, будто в меня самого влилась часть того, что уже было пережито ленинградцами, и того, что им еще предстояло пережить. Когда мы покидали город, мне хотелось поклониться всем людям, которые жили в нем и сумели его отстоять. На подъезде к своей Луже думалось о том, что все-таки город уже вне зловещего кольца, что все попытки фашистов снова прервать связь Ленинграда со страной уже неосуществимы, что коммуникации действуют с полной нагрузкой и снабжение невской твердыни с каждым днем улучшается. Я вспоминал лица встреченных ленинградцев и был убежден, что тот, кто дожил до этих дней, доживет и до победы, был бесконечно рад, что все-таки встретился с городом, в котором родился, с городом своей курсантской юности. Удастся ли встретиться с ним еще — об этом не думалось. Я привык на войне ничего не загадывать наперед.

* * *

11 июля, вскоре после моего возвращения из Ленинграда, из главного штаба ВВС пришел приказ, в котором предписывалось перебазировать нашу дивизию с Ленинградского фронта на территорию Московского военного округа. На это отводилось пять дней — с 12 по 16 июля. Оставшиеся самолеты мы должны были передать 275-й истребительной авиадивизии.

Так завершились наши боевые дела на Ленинградском фронте. Воевали мы здесь около трех месяцев. Отразили [199] более сорока налетов противника, в том числе и такие, в которых участвовали сотни вражеских самолетов. В воздушных боях сбили 83 самолета противника и 61 самолет повредили. По нашим данным, мы уничтожили в воздухе 44 немецких бомбардировщика и 39 истребителей. Еще 4 немецких истребителя было сожжено на земле при блокировке аэродромов противника.

По данным же немецких летчиков, которые попали к нам в плен, только за один месяц боев летчики соединения уничтожили 92 самолета. Вполне может быть: мы не всегда могли проследить за каждым атакованным и подбитым нами вражеским самолетом. Вероятно, многие из тех, которых мы считали подбитыми, не дотягивали до своих аэродромов.

Пленные показывали, что соединения, входившие в состав 1-го немецкого воздушного флота, из-за больших потерь в районе Волхова неоднократно пополнялись, особенно 54-я истребительная эскадра, осуществлявшая сопровождение бомбардировщиков. По их утверждениям, весной и летом в боях над Волховом 1-й воздушный флот понес такие большие потери, каких раньше он не знал. И такой урон в ленинградском небе причинили противнику всего около пяти десятков советских истребителей. Сейчас, спустя десятилетия после тех событий, даже мне это кажется удивительным, хотя в те дни я не только считал это в порядке вещей, но временами даже бывал недоволен действиями наших групп, полагая, что мы можем и обязаны воевать еще более успешно, результативно.

Так или иначе, а впереди новые задачи. Еще до передислокации в дивизии произошли перемены. Мы прежде всего распрощались с боевыми друзьями из 156-го истребительною авиаполка. Воевавший на «лагах», он перевооружался самолетами Ла-5 и был передан другому соединению. Не было с нами и 630-го авиаполка, который на Ленинградском фронте входил в наше оперативное подчинение. Что же касается самого сильного в дивизии 86-го гвардейского авиаполка, то он вместе с управлением дивизии и инженерно-техническим составом был переброшен в Подмосковье, где должен был получать новые самолеты Як-9.

19 июля из главного штаба ВВС пришло дополнительное распоряжение, согласно которому в дивизию вливались два полка. Одним из них был мой родной 42-й, в котором я начинал войну, другим — 900-й истребительный. [200] Оба они имели самолеты Як-9т. Таким образом, вся дивизия теперь была вооружена однотипными машинами. Это имело существенное значение для улучшения организации инженерно-технических работ, комплектования, использования запчастей и т. д. Кроме того, командованию соединения, конечно, было удобнее отрабатывать в частях технику пилотирования, элементы воздушного боя, групповую слетанность и многое другое, от чего зависела боеготовность дивизии в целом.

Для нас начинался важный период: за месяц надо было получить самолеты с завода, перегнать их, облетать, переучить большое количество молодых летчиков. Необходимо было изучить и проанализировать накопленный опыт, выработать единые взгляды на тактику действий в масштабе полков и дивизии. Я уже хорошо знал, что на фронте любые упущения моментально дают о себе знать, что «непринципиальных» просчетов не бывает и что исправить их в боевых условиях чрезвычайно сложно.

Между тем схватки, проведенные на Ленинградском фронте, выявили определенные недочеты в нашей подготовке. Конкретно это выражалось в том, что многие наши летчики по-прежнему предпочитали вести бой на виражах.