У аптеки сидели два индифферентных пса, дог и пудель, ждали своих хозяев, ушедших за лекарствами. Оглядываясь на псов, Всеволод Степанович и Константин вошли в кафе, сели за столик. Надо было что-то заказать - хотя бы для вида. Подозвали официантку. Она с ними с двумя и разговаривать не стала: нерентабельны, за версту видно, что папаша и сынок. Подсадила нетребовательную малолетнюю парочку и исчезла с заказом, казалось, навсегда.

Парень с девчонкой егозили ладонями по клеенке, ссорились по пустякам, изображая для собственного увеселения семейную пару.

Наконец и они тягостно притихли. Официантка все не возвращалась.

Константин знал, как должен ответить отцу, если отец спросит его, сыновье, мнение. На эту тему с ним уже говорила мама. Без хитрых приготовлений пришла к нему в комнату, села рядом, и они умиротворенно решили, как себя вести и как подготовить ко всему Ляльку. Мама держалась очень спокойно.

Давно обдуманный, четкий ответ заметно полинял, пока они ждали официантку, пока торопливо жевали пересоленный гуляш, пили кофе, сваренный в кастрюле, плохо отмытой после борща. Достойный ответ состарился, зачерствел, впитал в себя запахи кухни, пересол гуляша, свекольный привкус кофе.

Всеволод Степанович расплатился с ненужной здесь щедростью, и они вышли на улицу. У аптеки одинешенек сидел печальный рыжий сеттер.

–  Ты уже взрослый, Костик, ты можешь меня понять… - сбивчиво начал отец. При всем своем уме и образованности Всеволод Степанович всегда оставался чудовищно наивным. Он собирался говорить с сыном о любви.

Костя перебил отца:

–  Папа, я все знаю! Ты мне ничего не объясняй. Ты не обязан передо мной отчитываться. В конце концов, не такой уж особенный для нашего времени случай.
– Костя вступил в пределы, не рассмотренные вместе с мамой.
– Подумаешь, развод!
– Он говорил, все больше съезжая в развязность.
– У половины моих однокурсников родители не живут вместе. На это никто в наше время не обращает внимания. Пустяки!
– Ему стало стыдно за свою развязность, но не перед отцом, а перед матерью, просившей его держаться достойно.
– Папа, ты меня прости, - буркнул Костя по-мальчишечьи, - но объяснять ничего не надо…

Он больше никогда не бывал в кафе возле аптеки и навсегда возненавидел то, что принято называть мужским откровенным разговором.

Валерка полез на полку, под самый потолок.

–  Ты бы, дед, прилег пока. Мы вдвоем управимся.

Для внука нет ничего необычного в том, что Всеволод Степанович живет отдельно. Так было всегда. Маленьким родители водили Валерку к деду на день рождения и на какой-нибудь всеобщий праздник. Потом он стал ходить сам. Звал с собой бабушку или тетю Лялю и слышал в ответ привычное:

–  Мне сегодня некогда. Я как-нибудь в другой раз. А ты что, боишься ехать один со Сретенки на Кутузовский?

–  Не боюсь!

–  Тогда поезжай. Как доберешься, сразу позвони.

Он добирался и звонил. Если забывал, то вскоре в кабинете деда раздавался звонок, дед брал трубку и отвечал:

–  Да. Он уже здесь.

Подрос двоюродный братец Мишка. Валерка и его пытался иной раз - не всегда - захватить с собой, но Мишке разрешалось ездить на Кутузовский только на дедов день рождения, а в другие дни тетя Ляля не отпускала - и уроки не сделаны, и еще находились дела.

Не ходит - не надо, Мишкино дело. Валерке у деда интересно. Маргарита Семеновна разрешала ему рыться в нижних ящиках шкафа, там хранились ее медали и кубки. Он к ней в общем-то неплохо относился.

На похоронах Валерка стоял рядом с дедом, так велела бабушка. Отец и мама не хотели брать его на похороны, но бабушка сказала, что они не правы, Валерка обязан быть там. Ему-то, по правде говоря, хотелось остаться дома. Валерка трусил похорон, хотя до того только издалека видел жуткие автобусы с черной полосой по борту или как несут по улице мертвые венки с лентами. Но бабушка велела, и Валерка поехал с родителями на стадион. В гимнастическом зале он увидел все, чего так боялся, и услышал, какой замечательной спортсменкой была Маргарита Семеновна. Валерка злился на длинные речи. Жалел деда, а ей уже все равно.

Спустя какое-то время дома, за ужином, разговор о плохом здоровье и беспомощности Всеволода Степановича обрел, слово за слово, нервную напряженность.

Валерка вызвал удар на себя:

–  Я бы на вашем месте… я бы перебросил срочно на житье к деду его взрослого внука, то есть меня.

–  Не болтай!
– получил он быстрый совет от мамы.

–  Ты, что ли, берешься вести хозяйство?
– спросил отец.
– А если он заболеет? Тогда что?

–  Вызову врача!

–  Чепуха!
– возмутилась Ляля.

Виктор молча согласился с женой. Потом Виктор встал и ушел в соседнюю комнату, где Мишка, как заведенный, стучал на пианино. От Лялиного мужа в доме не было секретов, Виктор беспокоился за Мишку - как бы несовершеннолетний ребенок не влетел к старшим посреди серьезного разговора.

–  Чепуха!
– повторила Ляля.

–  Чепуха!
– согласилась Вера Ивановна.
– Ты, Костя… и ты, Лена… Вы должны уговорить Всеволода Степановича, у нас ему будет лучше.
– Она всегда называла деда только по имени-отчеству.