–  Все, Меженкова! Поговорили, и хватит!
– Альбина трясущимися руками завязывает и развязывает капроновый голубой шарфик с золотыми нитями.
– Ты меня на скандал не вызывай.

–  Да что ты, Алечка!
– Меженкова подхватывается, обнимает Альбину, ведет к двери.

–  Или я пойду в трехкомнатную, или она!
– говорит Альбина уже на пороге.

–  Ты только не волнуйся!
– Меженкова заботливо поправляет на Альбине голубой с золотом шарфик.
– Я твое мнение передам, мы обсудим. Ты иди, не беспокойся. И другим пока не говори, а то начнутся обиды: чем мы хуже Прямиковой?
– выпроводила Альбину и налила себе воды из сифона. Слава богу, поговорили без крика. И на том спасибо. А с квартирой теперь будет неизвестно что. Или уговорим? Столько лет прошло, пора забыть…

Альбина шагает по апрельским снежным лужам через фабричный двор. В проходной вахтерша тянет руку за пропуском. Альбина на это ноль внимания. Пропуск она утром показывала, сколько можно к людям придираться, пора помнить свои кадры. Вахтерша не настаивает. Перед турникетом медлит, роется в сумочке девица из молодых специалисток. Альбина бросает: «Дорогу рабочему классу», проскакивает турникет. Железная вертушка захватывает и крутит медлительную девицу, Альбина слышит за спиной интеллигентный вскрик:

–  Нельзя ли осторожней?

И вполголоса пояснение вахтерши:

–  Лучше не связывайтесь. Она такая, скандальная.

Можно вернуться и выяснить отношения, но Альбине неохота. Устала она сегодня. Накануне ночь не спала из-за Верки. Все вспоминала, как ее парень стоял рядом и будто посторонний. Вроде бы не смотрела на него, пока с Веркой лаялась, а ночью раскрутилось, замельтешило в глазах. Он, значит, рядом стоял и даже с дружками своими переговаривался. Верка визжит, а он кому-то ручкой помахал: приветик, мол. И что за парни такие пошли, каких отцов сыновья… Утром Альбина поднялась с дурной головой, в цехе уже все знали, обходили ее сторонкой, не заговаривали. И она со зла работала как бешеная. У нее всегда после скандала выработка подскакивает. Ну просто ненормальная выработка.

В общежитии комнаты для пожилых одиночек в самом конце длинного коридора. Пока дойдешь, чего только не вспомнишь из прожитых здесь двадцати лет. В женском общежитии общая жизнь сложнее, беспокойнее, чем в мужском. Парень может без лишних разговоров убрать со стола немытый стакан, оставленный соседом по комнате. Для парня нет особой житейской сложности в том, чтобы чужой стакан даже вымыть и поставить в шкафчик. А для девчонки тут возникает сразу целое звено важнейших женских принципов: и нет охоты за другими прибирать, и есть чисто женское педагогическое чувство, что надо воспитывать того, кто сам за собой не убрал… И пошло, поехало… Но если сравнить, у парней в их общежитии порядка больше, чем у девчат. Парни скрытней, они убирают свои вещи с чужих глаз, даже майку грязную скомкает и запихнет в тумбочку. А девчонки разбрасываются по всей комнате: чулками, трусиками, комбинациями, бюстгальтерами. И если вошел чужой, они кидаются прятать, но так, чтобы все разбросанное еще сильнее шибануло в глаза.

В комнатах у пожилых привычно и строго блюдут границы и держат свои ковры на стенах, свои покрывала, свою посуду. У Альбины комната числится на троих, но одна из соседок днюет и ночует в поселке у сестры, помогает по хозяйству. Сестра замужем за оборотистым мужиком, отгрохали каменный домище с садом и огородом, работы там хватает да и квадратных метров достаточно, однако сестры меж собой рассчитали, что не стоит делать глупость и выписываться из общежития. Надо койку за собой сохранить, из койки рано или поздно должна получиться своя отдельная жилплощадь, а тем временем и дети подрастут, и вообще мало ли что в жизни бывает…

Другая соседка Альбины покупает чемоданы и складывает в них комплекты постельного белья, покрывала, тюль. Уже три чемодана набила. Зовут ее Клавдея. Не Клавдия, а именно Клавдея. Она тихая, воды не замутит, такая бесцветная на вид, что и возраста не определишь. С годами женщины этого типа избавляются от неуверенности в себе, даже вроде бы хорошеют, во всяком случае, обретают надежды, каких не имели в юности. Клавдея всерьез готовится к замужеству, она всем рассказывает, что не собирается век прожить в общежитии и что у нее все припасено для будущего. И про сберкнижку рассказывает. «И пускай, - говорит Клавдея, - мужик не на меня позарится, а на сберкнижку. И пускай не по любви, а по расчету. Любовь сегодня есть, а завтра куда-то подевалась. По расчету надежней, по расчету, значит, с умом».

Клавдея только что собралась вставать, эту неделю она в ночной смене. Сидит на кровати, расчесывает жидкую косицу. Халат на ней байковый, застиранный, для общежития вполне сойдет, не перед Альбиной же красоваться, а выйдет замуж, никто ее не увидит замарашкой, у нее халатов накуплено на всю будущую жизнь.

–  Приветик!
– бросает с порога Альбина.

Клавдея съежилась и отмолчалась. С Альбиной никогда не знаешь, как шагнуть, что сказать. Вот ведь послала судьба соседку-скандалистку. Клавдея исподтишка следит, как Альбина распахнула шкаф, переодевается. Кажется, злая заявилась. Вставать, что ли, поскорее? Или лечь, укрыться с головой?

Альбина, в черном с золотом халате, в индийских сверкающих туфлях с загнутыми носками, хватает со стола зеленый эмалированный чайник и отправляется на кухню, в другой конец коридора. Халат шуршит, туфли щелкают по пяткам. В коридоре пусто и тихо. Кто в смене, кто спит, кто умчался в город по своим делам. Альбина, размахивая чайником, толкает дверь в кухню и останавливается. У плиты раскорячила толстопятые ноги Ксения - и больше никого. Ксения всегда ловчит стряпать, когда на кухне никого. Стоит себе у плиты и жарит картошку на постном масле. Любимая ее еда - картошка тонкими ломтиками, каждый ломтик жарится у нее отдельно, с обеих сторон, чтобы коричневый и хрустел.