И вдруг – вот этот, другой, несмолкающий трезвон. Верно, будильник… Я ухватил его, но звон не смолк, а я увидел стрелки. Шесть часов. Ну, конечно, телефон! Я снял трубку.

В ухо мне ударил резкий металлический голос без намека на сонливость.

– Мне ветеринара надо!

– Да-а… Хэрриот слушает, – пробормотал я.

– Браун говорит. Из Уиллет-Хилла. У меня корова обездвижила. Так вы бы поторопились.

– Хорошо. Сейчас еду.

– Да не тяните! – В трубке щелкнуло.

Я перекатился на спину и уставился в потолок. Вот тебе и рождество! День, который я вознамерился ознаменовать блаженным ничегонеделанием. И надо же было этому типу вылить на меня ушат холодной воды! И хоть бы извинился. Даже без «с рождеством вас!» обошелся. Это уж слишком!

Мистер Браун встретил меня во мгле двора. Я бывал у него раньше и, когда он попал в лучи моих фар, в очередной раз подивился его редкостной физической форме. Рыжий мужчина, лет сорока, остролицый, с чистой кожей. Из-под клетчатой кепки выглядывали прядки морковных волос, щеки, шею и руки покрывал золотистый пушок. От одного взгляда на него мне еще больше захотелось спать.

Доброго утра он мне не пожелал, а только коротко кивнул – не то мне, не то в сторону коровника – и ограничился двумя словами:

– Она там.

Он молча следил за тем, как я делаю инъекцию, и заговорил только тогда, когда я принялся рассовывать по карманам пустые флаконы.

– Сегодня ее доить конечно нельзя, да?

– Нет, – ответил я. – Лучше, чтобы вымя было полным.

– А кормить как-нибудь по-особому?

– Нет. Может есть все, что захочет и когда захочет.

Мистер Браун был очень деловит. И всегда дотошно выспрашивал все до последних мелочей.

Мы пошли через двор, но вдруг он остановился и обернулся ко мне. Неужто хочет предложить чашку горячего живительного чая? Я стоял по щиколотку в снегу, и морозный воздух беспощадно щипал меня за уши.

– Знаете, – сказал он, – это ведь у меня не в первый раз с коровами случается в последнее время. Так может, я что не так делаю? Как по-вашему, может, я им слишком корм запариваю? Так, что ли?

– Не исключено… – Я торопливо зашагал к машине. Уж лекцию о содержании коров я сейчас читать ни за что не стану! Когда я взялся за ручку дверцы, он сказал:

– Коли она к обеду не встанет, я сам звякну. И вот еще что: в том месяце вы мне черт-те чего в счет понаставили! А потому предупредите своего старшого, чтобы он не больно-то на перо налегал. – И повернувшись, быстро зашагал к дому.

«Мило, нечего сказать, – размышлял я, тронув машину. – Ни тебе «спасибо», ни тебе «до свидания!», а только претензии и угроза оторвать меня от рождественского гуся, если ему взбредет в голову». На меня накатила волна жаркого гнева: «Чертовы фермеры! Какие омерзительные личности среди них встречаются!» Мистер Браун угасил мою праздничную радость так успешно, словно обдал меня ледяной водой из шланга.

Поднимаясь на крыльцо Скелдейл-Хауса, я заметил, что ночной мрак побледнел и посерел. В коридоре меня с подносом в руках встретила Хелен.

– Как ни грустно, Джим, – сказала она, – но тебя уже ждут. Что-то очень срочное. И Зигфриду тоже пришлось уехать. Но я сварила кофе и поджарила хлебцы. Садись и перекуси. Времени на это у тебя хватит.

Я вздохнул. Значит, быть этому дню совсем будничным!

– А что там, Хелен? – спросил я, отхлебывая кофе.

– Да мистер Керби, – ответила она. – Старик очень тревожится за свою козу.

– Козу?

– Ну, да. Он сказал, что она подавилась.

– Подавилась? Как же это, черт побери, ее угораздило подавиться? – загремел я.

– Право, не знаю. И, может быть, ты не будешь на меня кричать, Джим? Я же не виновата.

Мне стало стыдно до слез. Срываю на жене свою досаду! Ветеринарам вообще свойственно набрасываться на тех бедняг, кому волей-неволей приходится сообщать им про неприятные вызовы или звонки, но я этим нашим свойством отнюдь не горжусь. Я смущенно протянул руку, и Хелен ее взяла.

– Извини, – сказал я и кое-как допил кофе. Благоволение во мне совсем иссякло.

Мистер Керби, старый фермер, уже ушел на покой, но, чтобы не сидеть сложа руки, он благоразумно арендовал деревенский домик с участком, которого хватало, чтобы держать корову, полдесятка свиней и его обожаемых коз. Козы у него были всегда – даже когда он вел молочное хозяйство. Коровы коровами, но за козами он ходил для души.

Жил он теперь в деревне высоко в холмах. И ждал меня у калитки.

– Эх, малый, – сказал он, – не хотелось мне тебя беспокоить ни свет ни заря, да еще на рождество, да только что делать-то? Дороти совсем худо.

Он повел меня в каменный сарай, разделенный теперь на загончики. Сквозь сетку одного из них на нас тревожно поглядывала большая белая коза зааненской породы. Я внимательно на нее посмотрел, и почти сразу же она судорожно сглотнула, надрывно закашлялась, а потом замерла, вся дрожа. С губ у нее стекали струйки слюны.