После войны все мы – Тамара, я, Таня и Юля – оказались в одном классе. Вместе с нами оканчивали 103-ю среднюю женскую школу на Раевском Нина Завитаева, Неля Николаева и Рая Комарова. В нашем же классе учились и окончили школу Тамара Мамонтова, которая с довоенных лет жила на Новой улице, Люда Моссак и Муза Ганова с Яшумова и Пустого переулков, Нина Витенкова и Наташа Брызжева – их дома стояли на Старо-Парголовском, Наташин – почти у самой Сосновки[18]. Всех нас было тогда двадцать семь – со всего пространства от 2-го Муринского до проспекта Бенуа и Гражданки, окончивших в 1948 году 103-ю среднюю школу Ленинграда. И еще меньше – восемнадцать в предыдущем, первом послевоенном выпуске.

Из окон нашей школы был виден военный аэродром в Сосновке. Там стояли «У-2» и американские «дугласы». Однажды, когда мы сдавали последние экзамены, нескольких девочек из нашего класса летчики даже прокатили в небе над Лесным, Невой и Ладогой в открытых кабинах.

Последними в ряду по Яшумову переулку были кинотеатр «Унион» и угловой белый дом с гастрономом внизу. И кинотеатр, и магазин, и часть жилых домов оставались еще после войны, вплоть до середины прошлого века.

Но картина Яшумова переулка 1930-х годов не была бы правдивой и полной, если ничего не сказать о платформах грузового трамвая, время от времени проплывавших прямо по его середине. Еще издали можно было услышать его резкий, тревожно-дребезжащий сигнал, и вот он уже выворачивал от «Политехника»[19] и медленно, пустыми платформами вперед, не переставая сигналить, катился в сторону Сосновки. Там разрабатывался песчаный карьер, и трамвай, уже груженый отличным карельским песком, моторной платформой вперед, совершал обратный путь. А на месте карьера, на грунтах, изобилующих источниками, образовалось озеро чистой воды, получившее народное название «Бассейка». Одноколейный трамвайный путь по Яшумову – тогда переулок уже был переименован в улицу Курчатова – тоже просуществовал до середины прошлого века: расширяя карьер, песок продолжали возить и после войны.

Но наш путь продолжался, и мы подходили к воротам парка Политехнического института. Летом слева от них почти всегда стояла высокая тележка с мороженым. Оно закладывалось в специальную круглую металлическую розетку, которая держалась на толстой ручке-поршне. Сначала закладывался вафельный кружок, потом мороженое, потом снова кружок в клеточку и с каким-нибудь именем. Так и подавал его мороженщик в белом фартуке, наклоняясь к нам с высокой ступеньки и поршнем выдавливая из формы очередную порцию. Вот это было мороженое!

За воротами я снова оказывалась в еще одном, отличном от нашего, мире. Свободно войти в парк тогда было нельзя, требовалось пройти через проходную и предъявить пропуск. Пропуск выписывался на ребенка, то есть на меня, а маму или еще кого-нибудь пропускали как сопровождающих.

Перед поездкой в Колтуши на Биологическую станцию И.Л. Павлова. 1936 г.

Парк с тех пор почти не изменился, только постарел, и в центре, в круге перед главным зданием, тогда был более ухожен. Слева от аллеи широко раскинули свои мохнатые ветви две роскошные голубые ели. По всей окружности шла окантовка кустарником барбариса. Сквозь зелень, а зимой сквозь заснеженные ветви просматривается торжественное главное здание института. Дальше – такой же белый, но более скромный – второй корпус. Все говорит о красоте, гармонии, о каком-то величавом спокойствии, строгости и достоинстве. Даже причудливый силуэт водонапорной башни как-то органично вырастал среди хоровода окружавших его сосен, возвышался над ними и сам чем-то похожий на гигантскую сосну казался их властелином.

Старшая немецкая группа, в центре – Антонина Карловна. 1938 г.

Первый же день пребывания в детском саду был отмечен в моей биографии тем, что впервые в жизни я получила в руки ножницы. Дома мне брать ножницы никогда не разрешали. К детскому же саду (так велели) мне сшили новый синий сатиновый халатик. Когда я вернулась домой, то оказалось, что на карманчиках сверху посередине аккуратно вырезаны два маленьких треугольничка. Реакция со стороны домашних была странноватая: ни выговора, ни шума, наоборот – немая сцена.

Детский сад Клуба ученых в довоенные годы, если писать о всем его укладе, умении организовать детскую жизнь, атмосфере исключительной доброжелательности и высокой культуры, заслуживает, по крайней мере, отдельной главы.

Кукольный уголок немецкой группы в детском саду. Справа налево: Р. Кельзон, Э. Желудева, Л. Клява, Г. Кравченко. 1936–1937 гг.

Но здесь она как-то не укладывается, и не только из-за объема наплывающих воспоминаний, но и из-за того, что она потребовала бы иного подхода, иного ракурса отражения и размышлений.

Детский сад был для нас чем-то вроде дошкольного Лицея (в том первоначальном, пушкинском значении этого слова). Две английские и две немецкие группы. В английских воспитательницами были Елизавета Жозефовна и легендарная мисс Нельсон – невысокая, суховатая пожилая дама с буклями (тот же типаж, что и мисс Хадсон в «Шерлоке Холмсе» Игоря Масленникова). У нас воспитательниц звали Ольга Васильевна – в младшей немецкой группе и Антонина Карловна – в старшей. Заведующая детским садом – Тамара Ивановна. И еще нас курировала одна очень важная и серьезная дама с орденом Красного Знамени на груди – Конкордия Федоровна Рожанская (фамилия запомнилась потому, что ее произносили, говорили еще, что она прямо связана с Крупской).

Раньше, чтобы попасть в помещение детского сада, нужно было пройти через главный вестибюль Клуба ученых, где в правом углу стояли мраморные «Три грации». Слева – дверь в наше крыло. Вдоль коридора – шкафчики для одежды с опознавательными знаками в виде нарисованных на дощечках ягод, овощей и фруктов. Три группы слева, одна – справа, окнами во двор, в конце коридора – большой зал для игр, музыкальных занятий и праздников. Перед самой войной за ним пристроили еще один зал, где устроили спальню для отдыха в «тихий час». (Над ним во внешкольном отделе Клуба появился такой же зал, оборудованный как концертный. Уже в школьные годы мне случалось выходить на его сцену.)