– По заявлению приехали, сигнал на вас поступил… Не положено, такскать, нарушение правил дорожного движения… Протокол на вас составить надо.

– По заявлению? – вздернулся Владимир Петрович. – Никак ряженый уже успел нацарапать?! И когда это только? Ох, нелюди! По-человечески не подойти было, не поговорить! Дорогу захапал, мерзавец, теперь еще и подмогу себе из города вызвал.

– И че смотрим? – равнодушно взирая на растерянных стариков, спросил представитель власти. – Давайте-ка без геморроя.

– Да куда же мы ночью машину отгоним, и прицеп груженый еще. Тут и съезда нет, вокруг грязь одна… Вы что, не видите – дорога к дому перекрыта… Мила, что ж теперь? – Владимир Петрович беспомощно повернулся к жене.

– Что теперь? Руки в ноги, Володя, и вперед!

Около часа старики разгружали машину. Поклажу: аккуратно перевязанные коробки с нехитрым стариковским скарбом, пакеты с крупами да макаронами (в деревне-то магазина нет, когда еще до города доберешься), узелки с постельным бельем – все это, не церемонясь, кидали прямо на влажную землю. Что ж делать? Переносить в дом тяжелые сумки уже не было никаких сил. Совсем стемнело, когда, старики наконец разгрузили автомобиль, а затем, поднатужась, уже совсем ослабевшими руками оттолкнули его на обочину. Дело было сделано. Утомленные праздным созерцанием чужого труда, гаишники уехали восвояси.

– Пойдем, Мила, домой, – Владимир Петрович вытер капельки пота со лба. – Эх, теперь трактор нужен, чтоб машину с прицепом из грязи вытащить! Ироды, Ироды поганые!

ГЛАВА 30

ОБЫСК ИЛИ ОХОТА НА ВЕДЬМ

– Так бывает?

– Как? – улыбнулся доктор

– Вот так. – Маша счастливо, по-детски рассмеялась.

– Бывает.

Уже полгода они вместе. И Маша не перестает удивляться, какой насыщенной может быть жизнь. Удивляться тому, что можно радоваться простым, незамысловатым, на первый взгляд, вещам: прогулкам по маленькому городу и поездкам в деревню на дачу, неторопливой вечерней беседе за деревянным столом и запаху весны, музыке, чтению вслух, смеху Игорька, звуку молотка в прихожей, усталому взгляду вернувшегося с работы мужа и мятым к утру простыням.

У Маши исчез страх, исчезло улиточное желание спрятаться в своей раковине, замуроваться в непроницаемом коконе, чтобы окончательно не отравиться зловонием фамильного склепа. В новой жизни не было ни скуки повседневности, ни обыденности, ни лжи, ни притворства – не было всего того, что так долго наполняло ее прежнее существование. Был только свет и ощущение постоянного, безграничного счастья. Неужели это может быть? Неужели это возможно? – спрашивала она себя, до конца не веря, что это не сон, не иллюзия, что жизнь действительно может быть наполнена счастьем. Ярким, ослепительным счастьем, к которому невозможно привыкнуть.

Удивлялась Маша и тому, как быстро стерлась из ее памяти прежняя жизнь. С неосуществимыми желаниями, страданиями, бесконечными и бессмысленными поисками чего-то высокого и недосягаемого. Прошлое исчезло, растворилось в потоке глубокой, полной радости, и, изредка сталкиваясь в городе с худощавым священником и его тучной женой, Маша ловила себя на мысли, что почти не помнит этих, теперь уже совсем посторонних людей. Приезжая в деревню, она смотрела на свой, столь любимый когда-то дом, и понимала, что не чувствует ничего. Ни сожаления, ни скорби, ни обиды. Ничего. Чужой мир. Совсем чужой, далекий. Казалось, что морок, захвативший ее на четверть века, обратился в мелкое, незначительное, почти стершееся из памяти воспоминание.

– Милая, почему ты плачешь?

– От счастья.

– Глупенькая, разве от счастья плачут?

Александр нежно обнял жену, погладил ее по голове.

– Спи, родная. Спи.

***

Около трех часов ночи раздался телефонный звонок.

– Кому это черти спать не дают в такое время? – проворчал доктор, поднимая трубку.

– Александр Леонидович! У нас только что обыск был. Два часа издевались, – всхлипнула на том конце провода Родмила Николаевна, – оружие какое-то искали!

– Какое еще оружие?! Откуда оно у вас?

– Говорят, ваше оружие! Сказали, что вы прихожанам ряженого угрожали. Убить их собирались!

– Собирался бы – убил не угрожая! Почему у вас искали, а не у меня?

– Спрашивали ваш адрес. Мы сказали, что не знаем, что вы где-то дом снимаете, а где – бог его знает!

– Ну, да. Можно подумать, там дураки работают… Захотели бы – нашли. Когда уехали?

– Минут пять как. Вели себя нагло, по-хамски. Развели нас с Володей по разным комнатам и допрос устроили: где оружие прячем, почему соседям угрожаем, почему вас выгораживаем? Спрашивали, как долго я со своим сожителем живу. Они Владимира Петровича так называли, нелюди! – Родмила Николаевна опять всхлипнула. – Докатились… на восьмом десятке! То гаишники у ворот безумствуют, то полицейские в дом на ночь глядя врываются! Александр Леонидович, что же это творится такое?

– Беснуются соседи ваши, что ж еще…

– Но это ни в какие ворота уже не лезет! Володя так расстроился, опять у него сердце прихватило! Уж и не знаю, справимся ли мы со всем этим…

– Скорую вызвали?

– Да.

– Дайте ему пока тридцать капель корвалола. Пусть успокоится. Для него сейчас это самое важное. И сами успокойтесь, воды выпейте и спать ложитесь. В вашу глушь скорая будет часа полтора ехать. Отдохните пока, еще намаетесь. Надеюсь, для вас уже все позади... Утром свяжемся. И спасибо, что предупредили.