Раненый поднялся на ноги, но выпрямиться не смог; не разгибая спины, он попробовал сделать один-два шага, но принужден был снова лечь. От сильной слабости кружилась голова.

В эту тяжелую минуту счастливая мысль вдруг пришла ему в голову: «Тара может отнести весточку домой».

— Если бы я только мог заставить ее уйти! — сказал он и испытующе посмотрел на собаку. — Поди сюда, моя хорошая, — продолжал Морис, обращаясь к бессловесному другу. — Я хочу, чтобы ты была моим почтальоном и отнесла письмо. Ты понимаешь? Погоди, пока я напишу, тогда я объясню тебе получше.

Юноша сунул руку в карман и вынул оттуда карточку.

— Хорошо, что есть на чем написать. Карандаша нет. Но это не беда. Чернил тут хватит. А вместо пера мне послужит шип вот этой агавы.

Он подполз к растению, отломил один из длинных шипов, торчащих на конце листа, окунул его в кровь койота и стал писать.

Кончив письмо, раненый достал обрывок ремешка из оленьей кожи и завязал его вокруг шеи собаки. Тщательно завернув карточку в кусочек кожи, оторванной от подкладки панамы, он заткнул ее за самодельный ошейник.

Теперь осталось уговорить собаку исполнить обязанность почтальона.

Это было трудно. Верный пес, несмотря на свой незаурядный ум, никак не мог понять, почему он должен покинуть в беде человека, которому он был так беззаветно предан. Он долго оставался глух к увещеваниям уйти прочь. И только после того, как человек, так недавно им спасенный, с притворной злобой закричал на него и побил костылем, — только после этого пес покорился и ушел.

И все же Тара несколько раз оборачивалась назад и бросала на хозяина взгляды, полные упрека.

— Бедняга! — с сожалением в голосе сказал Морис, когда Тара исчезла в зарослях. — Это все равно, что побить себя или самого близкого друга. Ну ничего, я не останусь у нее в долгу. А теперь мне надо подумать о защите в случае новых нападений койотов. Они, наверно, явятся, почуяв, что я остался один.

План действий уже созрел. Недалеко от орешника стояло дерево с двумя толстыми горизонтальными ветвями. Они были близко расположены друг к другу на высоте шести-семи футов над землей.

Джеральд проколол ножом ряд дырочек в полах своего плаща, потом размотал свой креповый шарф и разорвал по длине надвое. Таким образом, получились две полосы по нескольку ярдов длиной. После этого он растянул плащ между ветвями и привязал его полосками шарфа к дереву в виде гамака.

Морис знал, что койоты не умеют лазить по деревьям и что, устроившись на этой висячей постели, он может совершенно спокойно наблюдать за ними.

Он не щадил своих сил, устраивая это приспособление, так как был уверен, что койоты должны вернуться. И действительно, волки не замедлили показаться. Они подкрадывались с опаской. Шаг-два вперед, затем останавливались и смотрели вокруг. И снова продвигались к месту прежней битвы. Убедившись, что собаки нет, они скоро собрались всей сворой.

Морис стал свидетелем их отвратительной жадности, характерной для этих трусливых животных. Сначала они стали пожирать трупы своих погибших собратьев. Вслед за тем койоты столпились под деревом, на котором расположился раненый.

Подвешивая свой гамак, мустангер не пытался замаскировать его. От земли его отделяло достаточно большое расстояние, и ему казалось, что этим уже обеспечена его безопасность.

По-видимому, кровавый обед еще больше раздразнил аппетит хищников, и они стояли теперь под деревом, облизывая свои запачканные кровью морды.

Морис почти не обращал на них внимания даже и тогда, когда трусливые животные, подпрыгивая, почти касались его ног.

Однако была опасность, которой он не предвидел. Хищники, убедившись в бесплодности своих попыток, тяжело дыша, улеглись под деревом. Казалось бы, это не должно было испугать мустангера, поскольку он чувствовал себя в безопасности в своем гамаке. Он бы и не беспокоился, если бы не почувствовал снова приступа неутолимой жажды, которая с каждой минутой становилась все мучительнее.

Ему стало обидно за свою недогадливость: ведь можно было об этом подумать, прежде чем забраться на дерево! Нетрудно было захватить с собой туда запас воды. Ручей был тут же, а вогнутые листья агавы могли послужить сосудом.

Но теперь было уже поздно. Неудержимое желание напиться росло все сильнее и сильнее. Пробраться к ручью сквозь засаду койотов было невозможно — это грозило смертью.

После большой потери крови жажда мучит особенно сильно. Муки становились нестерпимыми. На этот раз страдания сопровождались галлюцинациями. Казалось, что количество волков увеличилось в десять раз. Их уже не сотня — целая тысяча наводняла полянку. Они всё приближались и приближались. Глаза их сверкали страшным блеском. Красные языки касались подвешенного плаща. Они раздирали его своими зубами. До Мориса доносилось их зловонное дыхание, когда они подпрыгивали.

В моменты просветления мустангер видел, что все это было игрой больного воображения. Волки продолжали спокойно лежать на траве, карауля своего пленника.

В один из таких моментов Джеральд увидел неожиданную и непонятную перемену: койоты внезапно вскочили и убежали в чащу. Исчезли все до одного.

Что же могло спугнуть их?

Крик радости вырвался из груди Мориса. Наверно, Тара вернулась. Может быть, и Фелим вместе с ней. Ведь времени прошло достаточно: осада койотов длилась около двух часов. Морис наклонился вниз и посмотрел кругом. Ни собаки, ни слуга не было видно. Ничего, кроме ветвей и кустов. Он прислушался. Ни звука, кроме завывания койотов, которые все еще, казалось, продолжали отступать. Уж не бред ли это снова? Что могло заставить их бежать? Но все равно, дорога была свободна. Подойти к ручью теперь было безопасно. Вода сверкала перед его глазами. Ее журчанье ласкало слух.