— А Зимпель?

— Зимпель лопнул, — сказал извозчик.

— Как так лопнул? — растерялся Эдвард.

— Обанкротился, — объяснил извозчик.

— Что это значит? — не понял Эдвард. Он вспомнил, как в первый день хозяин всё вычитывал бульшую сумму из меньшей.

Извозчик высунул голову из-под телеги.

— Не платит по счетам, вот что это значит, — сказал извозчик. — Это значит, что Зимпеля больше нет.

Извозчик снова спрятал голову под телегу.

Так кончился «Зимпель и Кроненкамп», без наводнения. Амстердамский банк отказался поручиться за него, и вся хитрая торговая постройка Зимпеля, его цветы и полоски, его образцы сорока сортов, его книги, векселя, заказы фабрикантам потеряли реальную цену. Зимпель разорился в двадцать четыре часа, и Эдвард мог идти учиться торговать в другом месте.

В торговом доме «Годдамер и Кє» было чему поучиться.

Здесь торговали кофе. Десятки и сотни тонн кофейных зёрен прибывали и выбывали ежедневно в больших конторских книгах. Эдварду надо было вписать каждую партию кофе на нужное место в книге, под чертою или над чертою, обметить погрузку и недогрузку и так распределить по графам, чтобы ни одно зёрнышко кофе одного сорта не попало в отделение для кофе другого сорта. Эдвард очень уставал за день, словно сам таскал кофе в мешках и ящиках из трюма на пристань и с пристани в трюм.

Десятки судов приходили ежедневно из Индии в нидерландские порты, и одна шестая всего годового кофейного груза в Амстердаме приходилась на Годдамера. Вот это называлось торговать!

Младший конторщик Штеегер показал Эдварду, какие бывают зёрна. Все сорта кофе лежали на столе у Штеегера в полотняных мешочках.

— Вот яванский кофе, тёмные некрупные зёрна с глубокой бороздкой, — лучший кофе в мире. Вот кофе цейлонский, более крупный, но не такой душистый… А вот плоские, вытянутые зёрна и гораздо более светлые. Этот кофе родится на Суматре.

Эдвард рассмотрел на карте эту островную Индию, из которой везли столько кофе; в Индийском океане точно столкнулись четыре огромных острова — Борнео, Целебес, Ява, Суматра, и цепь маленьких протянулась возле них. Любой из этих островов был втрое больше Голландии, а все острова вместе, если их наложить на Европу, прикрыли бы Германию и Францию да ещё добрый кусок Испании.

— Неужели вы, менгер Штеегер, побывали во всех этих местах? — удивлялся Эдвард.

— Что ты, мальчик, я никогда не ездил дальше Гаарлемовых ворот, — смиренно отвечал Штеегер.

Штеегер был тихий седенький старичок. Он ходил в мягких суконных сапогах, а в ушах у него всегда торчала коричневая пакля. И голос у него был мягкий, вежливый, точно подбитый войлоком. Когда же в контору спускался из верхних комнат сам хозяин Годдамер, Штеегер от страха терял голос и начинал говорить шёпотом.

Прошло два месяца, пока Эдварда, наконец, позвали наверх к хозяину. Годдамер потребовал сведений о ценах на кофе в южных портах. Штеегер затрепетал, собирая Эдварду бумаги.

— Сможешь ли ты ответить хозяину?

— Смогу, — ответил Эдвард и пошёл наверх, в хозяйские комнаты.

Он увидел сначала только огромную тень хозяина на навощённом полу. Годдамер сидел на высоком кресле, поставив ногу на решётку камина, откинув вбок руку с длинной трубкой. Седую щёку Годдамера освещало пламя камина; тень от него и от его высокого кресла ложилась на треть комнаты. Жирная кошка сидела за его плечом, на каминной полке.

Хозяин не повернул щеки от пламени камина.

— Давай бумаги! — сказал хозяин.

Эдвард подал бумаги.

— Так!… — громко сказал Годдамер, листая бумаги. — Так! Так!…

Кошка от каждого «так» вздрагивала и испуганно прикрывала глаза.

— Так! — ещё раз сказал хозяин тем же громким, командующим голосом. — Хорошо. А по Лиссабону?

— По Лиссабонскому порту сведений ещё нет, менгер, — ответил Эдвард.

— Так. Хорошо. Можешь идти. Твоя фамилия Деккер?

— Да, менгер, — сказал Эдвард.

— Хорошо, Деккер. Старайся. Если будешь стараться, из ученика станешь младшим конторщиком. Штеегер уже стар, понимаешь?

— Понимаю, — сказал Эдвард.

— Можешь идти.

В тот день Эдвард не пошёл домой обедать. Он пошёл бродить по городу.

Стать таким же, как робкий старичок Штеегер, с его затхлым сюртуком и паклей в ушах?… Или как старший конторщик Скроот, близорукий и жадный, с глазами менялы?… Дрожь брала Эдварда, когда он думал об этом.

С высокой Амстельской плотины виден был весь город, построенный ниже уровня океана, на девяноста пяти островках, заливаемых морем; город, дома которого стоят на деревянных сваях, глубоко забитых в землю; Амстердам — город купцов и менял, город мореплавателей и знаменитых художников; город, о котором ещё Эразм Роттердамский сказал, что «жители его, подобно птицам, живут на деревьях».