Нет, это были не британцы. Это были свои. Лела приободрилась. Деревня пуста, но в лесу есть люди. Она пошла быстрее. Скоро в лесу открылись болота, за ними — затопленное рисовое поле. Кой-где вода уже была отведена и ростки риса желтели, золотясь под солнцем. Лела смело шла дальше. Где-то здесь близко должна быть и деревня… Но что это? Что здесь произошло?

Лела поднялась на пригорок. Изломанные остатки хижин прилегли к лесной тропе. Обломки тростниковых стен, крыш, искрошенный, как трава, бамбук, огромные вмятины в сыроватой болотистой почве… Дрожа, Лела подошла ближе. Из-под упавших дверей торчали мертвые руки. Потемневшие пятна крови на земле, раздавленная ручка ребенка, втоптанная в верблюжий помет… Большая деревянная ступка, почти в рост человека вышиной, валялась, лопнувшая, как глиняный черепок под чьей-то тяжелой ногой.

«Слоны!…» — Лела поняла. Стадо слонов выпустили на деревню, чтобы растоптать, уничтожить, вмять в землю, с домами и людьми. Кто это сделал? За что? Голова юноши, расколотая, как орех, торчала из-под обломков чьей-то глиняной ограды. Глаза были целы, они вылезали из орбит на почерневшем лице и точно глядели на Лелу в немом удивлении. Дрожь перебрала всё тело девочки, она бросилась бежать. Скорее прочь отсюда!… Лела бежала лесом напрямик, упругие ветки цеплялись за ее ноги, колючки раздирали платье. Ей чудился топот позади, топот огромных слоновых ног, бегущих лесной чащей.

Она бежала сломя голову, позабыв обо всем, не зная, где находится. С полмили пробежала так, напрямик через лес, и неожиданно вышла к реке.

Берег был открыт и пуст. Высокий тамаринд разбросал ветви над песчаным срезом берега.

То самое место, о котором говорил ей Чандра-Синг!…

Лела упала на песок и долго лежала, отдыхая.

Вода безыменной реки струилась под откосом. Девочке мучительно захотелось окунуться в воду, освежить разгоряченное тело. Она зарыла палочку с письмом Чандра-Синга в песок, под корнями тамаринда. Сбежала вниз, скинула платье и бросилась в воду. Вокруг было тихо, пусто, ни один звук не доносился до нее. Омыв лицо и тело, Лела вышла из воды и оделась. Она хотела подняться обратно по песчаному склону, к тому месту, где зарыла свою палочку.

На этом месте стоял человек в одежде саиба.

Человек смотрел на воду, мимо нее. Не отводя взгляда от реки, он сделал знак кому-то позади себя.

— Узнать, что за девушка! — сказал саиб.

Тотчас двое людей в одинаковых куртках со светлыми пуговицами, подбежав с двух сторон, взяли Лелу под руки.

Додвалла, погонщик верблюдов, сгонял своих верблюдов вниз по песчаному склону. Первый верблюд был крив на один глаз, он всё время сворачивал влево.

— О-о, шайтан, сын шайтана! — кричал погонщик.

Саиб неторопливо рассматривал Лелу.

Он стоял, запыленный, высокий, узкоплечий, прислонившись к стволу дерева, и смотрел на нее с холодным вниманием. В руке у него был длинный пучок травы с колючими головками. Пушистыми колючками он, как метелкой, хлестнул себя по сапогу, сбивая пыль.

Он заговорил с нею на ее родном языке. И Лела, никогда прежде не видев этого человека, поняла: «Тощий саиб!»

— Куда ты идешь? — спросил саиб.

— В Джайхар, — сказала Лела. Она назвала первую деревню, какую могла припомнить.

Саиб разглядывал ее: тонкий девический стан, прикрытый традиционным белым сари, розово-смуглые щеки, смелый взгляд блестящих серых глаз… А чернота бровей, ресниц!… Красивая девушка.

— Не торопись! — сказал саиб. — У тебя есть родные в Джайхаре?

— Да, братья, сестры.

Саиб улыбнулся.

— Их уже нет.

— Где же они?

— Растоптаны.

— Растоптаны? — Лела вскрикнула.

Додвалла, погонщик верблюдов, как-то странно поглядел на нее.

Саиб улыбался, обметая колено колючей метелкой травы. Он испытывал ее.

Правду ли говорит девушка? Идет ли она действительно в ту деревню, которую назвала?

— Твой Джайхар втоптан в землю. Всех крестьян загнали в дома и пустили на деревню слонов. Это зато, что джайхарцы бунтовали. Если у тебя там были братья и сестры, — молись за них твоему богу Яме. Их уже нет в живых.

— Ай-ай!… Слоны!… — Лела закрыла глаза. — Слоны растоптали деревню!… — Она точно снова видела изломанный бамбук деревенских хижин, кости юношей и девушек, втоптанные в землю…

Лела прижала ладони к глазам. «Горе мне, горе!…» — плакала Лела.

Саиб улыбнулся. Нет, девушка не лжет. Это были непритворные слезы. Так плакать можно только о родных братьях и сестрах. Но что же значит эта одежда северянки?

— Довести до привала! — коротко приказал саиб.

Двое в чалмах и куртках с серебряными пуговицами толкнули Лелу в спину.

Верблюжья тропа сворачивала в лес. Голые выжженные места открылись в лесу, по краям лесной прогалины зачернели обгорелые стволы.