Мальчик побежал в дом.

— Мама, у нас в саду лежит девочка, — сказал мальчик. — Большая, красивая, только очень худая. Нельзя ли оставить ее у нас?

Миссис Пембертон вышла в сад.

— Ты так добр, Фредди, ты всех жалеешь! — сказала миссис Пембертон.

Она разбудила и внимательно осмотрела девочку.

Живописные лохмотья вместо платья, пышные косы, белое сари, упавшее на смуглый правильный лоб…

— Красивая девочка! — сказала миссис Пембертон.

Лела поняла всё, что ей сказала мем-саиб, и очень толково ответила. Ее взяли в дом, помощницей к няньке младшего ребенка.

Грудная Бетси целый день спала в люльке, под белой кисеей. Лела подавала теплую воду для купанья Бетси, освежала глиняный пол ароматной эссенцией, дергала шнур большого веера, укрепленного над люлькой, когда нянька и кормилица засыпали.

Лела была ловка, смышлена. Скоро ей надели кружевной передник и приставили к парадным комнатам.

Хозяин, мистер Пембертон, был высокий носатый человек с громовым голосом и тяжелой походкой. Весь день, топоча, он ходил взад и вперед по кабинету и громко диктовал писцам деловые письма.

— Рис, рис, рис, — слышала Лела. — Пятьсот мешков риса в Бристоль, две тысячи в Копенгаген.

Мистер Пембертон торговал рисом, бенгальским рисом, лучшим в мире. Суда, груженные индийским рисом, отходили во все европейские порты.

— Сто тысяч центнеров продано в прошлом году, — слышала Лела, — сто двадцать пять тысяч в нынешнем…

Половину Бенгала можно было бы накормить тем рисом, который вывозил хозяин.

Вокруг дома ходили голодные люди, у ограды останавливались нищие. Они просили хлеба. Хозяйка была добра, она подавала нищим. Хозяин качал головой.

— Индусы всегда голодны, — говорил хозяин.

Скоро хозяйскому мальчику привезли в подарок куклу из Бомбея. Увидев куклу, Лела побльднела: тот самый старик! Кукла-факир, искусно сшитая из шелковых тряпок. Высокая шапка, крючковатый нос, пестрые лохмотья… Когда куклу дергали за шнурок, факир поднимал руку.

Фредди был счастлив. Лела две ночи не спала. Страшный старик с поднятой рукой стоял у нее перед глазами. Она встала ночью, пробралась в детскую, взяла куклу и унесла ее в сад. Здесь она спряталась в дальний угол, оторвала кукле-факиру руки, ноги, голову и закопала в разных местах. Ее поймали в саду и привели к хозяину.

Фредди катался по полу и орал:

— Моя кукла!… Моя кукла!… — Все слуги собрались в хозяйские комнаты. Хозяйка громко негодовала. Хозяин вышел в столовую в халате. Он брезгливо морщился: Лела украла куклу молодого саиба!… Она посягнула на вещь, принадлежащую британскому подданному…

В то же утро Лелу свели в тюрьму.

Весь первый день Лела просидела в углу тюремного двора, на раскаленных от солнца каменных плитах, у стены, прикрывшись платком, не смея глядеть на то, что происходит вокруг.

«Джелхана!… Неволя!… — думала Лела, глотая слезы. — Теперь меня никогда не отпустят к отцу».

Она слышала стоны, шорох; кто-то проходил мимо, кто-то толкнул ее и прошептал оскорбительное слово. Лела не шевельнулась.

— Сними с меня сари! — услышала она подле себя чей-то голос.

Рядом с нею, у стены скорчились две женских фигуры под белыми платками. Одна из женщин громко стонала.

Лела сдернула платок с лица соседки.

Она увидела сидящую на корточках растрепанную молодую женщину со сведенными к груди руками. Кисти рук у женщины были зажаты двумя деревянными дощечками и крепко обвиты веревкой. Забитые в дощечки гвозди проходили насквозь через суставы. Из распухших пальцев сочилась темная кровь.

— Что это? — испуганно спросила Лела.

— Колодки, — ответила женщина.

Вторая женщина, повидимому мать первой, тоже зашевелилась.

— Посмотри!

Она показала Леле свои руки: почерневшие суставы, обнаженное до костей гниющее мясо.

— С меня только вчера сняли колодки! — сказала женщина.

— За что их надели на тебя? — спросила Лела.

— За то, что мы ткали шерсть. Мы родом из Бихара, а у нас в селениях ткут такую тонкую шерсть, какую не умеют ткать саибы.

— Саибы не позволяют нам ткать шерсть на наших станках, — сказала вторая ткачиха. — Нас будут судить. Если судья добрый, — велит отрубить пальцы на одной руке. А если злой, — отрубит на обеих. Судья ведь тоже саиб.

Ужас охватил Лелу, она не знала, что сказать.

Тут раздались голоса. Вошли двое людей. Женщины замолчали.

Один из вошедших, рослый афганец в зеленой чалме, в больших серьгах, оглядел двор. Все притихли.

— Вот этого! — указал ему низенький саиб в белом пробковом шлеме, с недобрым бритым лицом. Он указал на скорчившегося у стены пожилого индуса в белом поварском колпаке, в полосатой тряпке вокруг бедер.