Передняя повозка свернула на большую дорогу, за ней — другие, и люди отстали. Стало совсем светло, и они остановились перед воротами, над которыми торчал сноп рисовой соломы. Это был пасанг-рахан — постоялый двор.

На пасанг-рахане их всех заперли в грязном сарае. Дакунти смотрела в щель в дощатой стене; она видела пустой двор и китайца-хозяина, который хлопотал у конюшен. Потом Дакунти уснула. Сквозь сон ей всё казалось, что кто-то подходит снаружи и стоит у стены сарая, у самой её головы. Раят громко застонал, и Дакунти проснулась. Во дворе теперь было много людей. Человек в полосатой повязке, оранжевой с красным, намотанной низко, над самыми бровями, поил у колодца распряжённых лошадей. Несколько мужчин стояли вокруг него, они совещались о чём-то. Потом человек в полосатой повязке пошёл к сараю.

— Больно, больно!… — вдруг опять заплакал Раят. — Надо развязать верёвку!…

— Молчи, Раят, сюда идут! — сказала Дакунти, а человек в повязке уже стоял на пороге. Он прошёл прямо к ним.

— Кто это плачет? — спросил человек.

— Верёвка, верёвка!… — плакал Раят.

Человек вынул крис и разрубил верёвку. В полосе света, упавшей сквозь щель, Дакунти увидела рукоятку кинжала и голову буйвола, чернью выведенную на ней.

— Ардай! — вскрикнула Дакунти и схватила человека за руку. Это был Ардай, родной брат её отца.

— Дакунти! — прошептал Ардай. — Это ты? Молчи, Дакунти, сегодня ночью мы вас отобьём!

Ардай ушёл, и сейчас же пришёл человек с лентой. Он велел раздать людям воды и лепёшек, а потом их всех опять поволокли в повозки. На этот раз с ними была охрана: несколько человек в одинаковых синих кабайях, с карабинами. Человек с ленгой всё время злился на кого-то, беспокоился и всех торопил, чтобы выехать пораньше. Всё же они выехали поздно; скоро стемнело. Местность резко изменилась, пошли заросли, шумели ручьи. Малаец на передке хлестал коней и торопился, а человек с лентой визгливо кричал что-то на непонятном Дакунти языке. Лошадиный топот послышался сзади: за ними гнались. «Ардай с товарищами», — подумала Дакунти. Малаец отчаянно хлестнул по коням, а человек с лентой соскочил с телеги и побежал рядом. Дакунти никогда ещё не видела такой погони: сзади стреляли, а человек с лентой бежал рядом, — наравне с лошадьми, и хлестал кнутом и по людям, и по коням. Сзади всё стреляли, малаец на передке вдруг охнул и провалился куда-то: дикий, задушенный крик донёсся из-под колёс, а человек с лентой вскочил на место возницы и хлестнул коней ещё сильнее. Они резко свернули, погнали по голым холмам без дороги, и погоня отстала. Высокий забор вырос перед ними и висячий фонарь над воротами.

— Наконец-то! — сказал из ворот сонный голос.

— Едва привёз! — ответил человек с лентой.

Всех сняли с повозок и повели. Дакунти с братом посадили куда-то под навес. В темноте она ничего не могла разглядеть. Откуда-то снизу тянуло сыростью, — должно быть, навес стоял на берегу, у самой реки. Солома под ними шевелилась, как живая. Дакунти протянула руку и отдёрнула с отвращением: по соломе ползали черви.

— Где мы, Дакунти? — спросил Раят.

— Не знаю, — сказала Дакунти с болезненно сжавшимся сердцем. — Спи, Раят, завтра узнаем.

Солнце ещё не взошло, а Дакунти уже узнала, куда её привезли. В четыре утра её ткнули в спину бамбуковой палкой:

— Вставай!… На работу!…

Кофейные деревца в белом цвету стояли по склону холма, на одинаковом расстоянии друг от друга. На рыхлой земле между ними нестройно поднимались сорняки.

— Дёргай колючки! — приказал мандур.

К полудню Дакунти свалилась без сил; у неё мутилось сознание. Колючки ободрали ей пальцы, из них сочилась кровь. Солнце изнуряющими прямыми лучами обрушивалось на голову и спину, насквозь прожигало плотную ткань, навёрнутую на макушку. Мандур схватил Дакунти и потащил её с откоса вниз, к реке. Он окунул её дважды в воду и поставил на ноги.

— На ногах стоишь? — спросил мандур.

— Стою, — шатаясь, ответила Дакунти.

— Ступай работать!…

Раят с другими маленькими детьми обирал белого червя со стволов на участке, где росли трёхлетние деревца.

Солнце зашло, стемнело, но работу продолжали при свете бумажных фонарей, укреплённых на длинных и гибких бамбуковых шестах.

Руки Дакунти скоро покрылись незаживающими ранами; она обматывала их тряпками, но колючки протыкали тряпки насквозь и впивались в кожу. Раны за ночь не успевали затянуться.

Скоро заболел Раят. Он всегда был хилым, с самого рождения. Он родился в тяжёлый год, когда пепел из бетехского вулкана чёрным ковром покрыл посевы на много палей кругом на полях не взошёл рис, а голландцы велели тогда дьяксам собрать рисового налога столько же, сколько в другие годы, ни на зёрнышко меньше. Много народу в тот год умерло в Лебаке. Теперь Раят заболел первым из детей-шестилеток, живущих с ними под одним навесом. Он выл, как щенок, всю ночь, а наутро мандур не смог поднять его на работу. Мандур подтащил мальчика к свету и увидел распухший рот, лиловые желваки подмышками и посиневшие ноги.

— Бйри-бйри! — сказал мандур. Он ногой оттолкнул Раята в угол навеса.

— Бери-бери! — испугалась Дакунти. Надо было доставать брату лекарство.

Заболевшим бери-бери становилось легче от сока листьев калади. Дакунти знала это по деревне. Здесь, на плантациях, им не давали есть ничего, кроме воды и лежалого риса. Работая, она высматривала место, где могла бы расти калади или молодой бамбук. По краям плантацию обступил лес; там тоже работали, там пахло дымом: люди корчевали и жгли лесные деревья. По краям леса стояла двойная охрана: с этих участков убегали чаще, чем с других.