Но Анелька все не приходила. Наверно, была уже поздняя ночь.

И вдруг он услышал, как тихо-тихо отворяется дверь сарая, как Анеля отваливает сено и открывает дверь в его коморку.

— Антось, ты тут? — спросила она довольно громко.

— А что?

— Уехали. Потом вернулись. Спрашивали, не было ли тут солдат.

— Так это действительно немцы?

— А что ты так дивишься?

— Немцы? Тут?

— Сказали, что за ними ух какая сила идет!

— А как же они говорили?

— Да один малость по-польски умеет.

Анелька прикоснулась к нему в темноте.

— Я тебе одежду и белье принесла. Это Владека. Раздевайся.

— Здесь?

— Лучше здесь. Бабка не увидит.

— А она не спит?

— Ну да! С ней чуть не родимчик. Страх как этих немцев напугалась.

— А ты нет?

— И я. Ну держи.

Антек скинул армейскую куртку.

— А сапоги?

— Оставайся в этих. Они у тебя короткие…

— Ну ладно.

— Разделся уже?

— Нет еще.

— Давай скорей.

Антек почувствовал, как Анелька стаскивает с него рубашку, и вдруг она прильнула к нему, уже не думая ни о какой одежде.

— Дай рубашку, — дрожа, сказал Антек. — Где она?

— Погоди, — сказала Анелька.

И Антек почувствовал, как она, обхватив его голову, ищет губами губы.

Спыхала прикоснулся к плечу пани Эвелины.

— Простите.

Ройская подняла голову, но не повернула к нему лица.

— Простите, но сейчас этого нельзя себе позволять, — сказал вдруг Спыхала серьезным и проникновенным тоном. — Именно сейчас. Сейчас надо держаться как можно крепче.

— Я знаю, — сказала пани Эвелина, не вставая с колен. И при этом подумала: «Какой необычный голос у Казимежа. Совсем иной, чем минуту назад. Вот сейчас, кажется, он говорит совершенно искренне».

— Тетя, тетя! — послышался сзади них мужской голос.

Оба быстро встали. В дверях часовенки стоял высокий стройный юноша.

— Что вы тут делаете, у дяди Юзека?

— Анджей! — воскликнула Ройская. — Откуда ты взялся?

Они вышли в сад. От ясного, почти летнего дня сразу же пришли в себя. Анджей Голомбек поцеловал Ройской руки. Спыхалу поразила необыкновенная красота юноши. Одет он был в какое-то подобие военного костюма, из-под куртки выглядывал воротничок шелковой рубашки, охватывающий загорелую шею. Густые темные волосы падали на лоб, и он то и дело откидывал их нервным движением руки. На запыленном лице виднелись складки от усталости, сапоги были в пыли.

— Анджей, откуда ты взялся?

— Пришел из Варшавы, — хрипло ответил юноша. — Пешком. То есть не всю дорогу, конечно, иногда подвозили — от одного городка до другого.

— Идем, ты же наверняка голодный, — сказала Ройская, не тратя времени на подробные расспросы. — Пошли в дом.

И они направились к дому — Ройская впереди, энергичным, быстрым шагом, за нею Анджей и уж потом Спыхала. Идя сзади, Спыхала видел, что Анджей еле держится на ногах. Он заметил, что каблуки «спортивных», элегантных, но, видимо, очень непрочных сапог Анджея сбиты, и остатки набоек держатся на честном слове.

Молча взошли они на крыльцо.

— Ступай в столовую, — сказала Ройская, — сейчас я велю дать тебе чего-нибудь. Может быть, холодного молока?

— У него и без того горло простужено, — заметил Спыхала, — лучше бы чего-нибудь горячего.

Анджей молча повалился на стул возле круглого стола. Ройская на минуту вышла, но тут же вернулась и села рядом с Анджеем, молча, не сводя с него глаз.

— А где ваши? — спросила она наконец.

— Не знаю, — с усилием прошептал Анджей. — Уже четвертый день, как я иду… — Тут губы его страдальчески искривились, как у маленького ребенка, и он судорожно глотнул воздух.

Спыхала сел к стене, глядя на измученное лицо юноши. Служанка принесла горячее молоко и хлеб. Анджей отпил глоток и отломил кусок хлеба. И вдруг не выдержал, упал на стол и, уткнувшись лицом в локоть, горько заплакал. И это был уже не детский плач.

Ройская не шелохнулась, только погладила его по голове, бросив при этом взгляд на Спыхалу. Тот отвел глаза. Через минуту Анджей, не отрывая лица от локтя, достал другой рукой из кармана грязный платок и прижал его ко рту и к глазам. Понемногу он успокоился.