Рут не могла скрыть своего огорчения, услышав, что Мартин отправится в плавание, как только отдохнет.

— Почему вы хотите сделать это?

— Ради денег, — ответил он. — Мне нужны деньги для новой атаки на издателей. Деньги — нерв войны, а в моем случае — деньги и терпение.

— Но если речь идет только о деньгах, почему же вы не остались в прачечной?

— Потому что прачечная превращала меня в животное. Такая изнурительная работа легко приводит к пьянству.

Она посмотрела на него с ужасом.

— Вы хотите сказать… — Она запнулась. Мартин легко мог бы уйти от ответа, но он был честен по натуре и к тому же вспомнил свое старое решение быть всегда правдивым, чем бы это ни грозило.

— Да, — ответил он, — именно это. Несколько раз.

Она вздрогнула и отодвинулась от него.

— Никто из моих знакомых никогда не делал этого.

— Значит, они никогда не работали в прачечной отеля, — горько засмеялся он. — Трудиться похвально и полезно для здоровья, так, по крайней мере, говорят все проповедники, и, видит Бог, я никогда не боялся труда. Но все хорошо в меру. А ее-то и не было в этой прачечной. Вот почему я снова отправляюсь в плавание. Я надеюсь, что оно будет последним; возвратившись, я во что бы то ни стало пробьюсь в журналы. В этом я убежден.

Она неодобрительно молчала, и он грустно следил за ней, ясно сознавая, что она никогда не поймет, через какие мытарства он прошел.

— Когда-нибудь я опишу все это и назову «Унижение труда», или «Психология пьянства в рабочем классе», или что-нибудь в этом роде.

Никогда еще со времени первой встречи они не были так далеки друг от друга, как в тот день. Его признание, за которым таился дух возмущения, оттолкнуло ее. Но отчуждение испугало ее больше, чем причина, вызвавшая его. Оно показало ей, насколько она сблизилась с ним, и ей захотелось дальнейшего сближения. В душе Рут поднималась жалость, у нее возникли наивные идеалистические мечты о том, чтобы исправить его. Она спасет его от проклятия, наложенного средой, в которой он вырос, спасет его от него самого, даже против его воли. Все эти стремления казались ей необычайно благородными; она не подозревала, что за ними, в их основе, таилась ревность и жажда любви.

Они много катались на велосипедах, пользуясь прекрасными осенними днями, и за городом, на холмах читали друг другу вслух стихи, благородные, возвышенные стихи, которые поднимали их дух. Самоотречение, самопожертвование, терпение, трудолюбие и стремление к возвышенному — вот что она стремилась привить ему. Все это воплощалось для нее в образах ее отца, мистера Бэтлера и Эндрю Карнеги, который из простого мальчика, сына эмигранта, превратился в миллиардера, снабжающего книгами весь мир.

Мартин дорожил этими беседами и наслаждался ими. Теперь он яснее понимал ход ее мыслей, и душа ее перестала быть для него нераскрытым чудом, как прежде. Теперь они стояли на одном уровне в духовном развитии, а разногласия не влияли на его любовь. Его чувство было даже горячее, чем когда-либо, ибо он любил Рут такой, какой она была на самом деле, и физическая хрупкость любимой девушки лишь увеличивала ее обаяние в его глазах. Он читал когда-то о болезненной Элизабет Баррет, которая много лет не касалась ногами земли до того чудесного дня, когда она убежала с Броунингом и твердо стала на землю под открытым небом. Мартину казалось, что он может сделать для Рут то же, что сделал Броунинг для Элизабет. Но прежде она должна полюбить его, остальное будет легко. Он вольет в нее здоровье и силы. И он рисовал себе в грезах их будущую совместную жизнь, когда они, трудом добившись успехов, богатства, уютно устроившись на диване среди подушек, будут читать и обсуждать стихи.

Это будет главное в их будущей жизни. И перед его взором всегда вставала именно эта картина. Менялись лишь детали: иногда читал он, обняв одной рукой Рут, в то время как головка ее покоилась на его плече; в другой раз они вместе замирали над какой-нибудь прекрасной страницей. Но Рут также любила природу, и его щедрое воображение тотчас же меняло фон этой картины. То они читали в какой-нибудь закрытой долине с отвесными склонами, то на высоких горных лугах, то на низких серых песчаных дюнах, где у ног бушевали волны, то далеко, на вулканическом острове, где низвергались водопады, превращаясь в туман и достигая моря в виде облаков брызг, колебавшихся и трепетавших при малейшем ветерке. Но на первом плане, как владыки прекрасного, неизменно были он и Рут: они читали и делились впечатлениями, а в глубине, в туманной дымке где-то таились картины, показывающие, как труд способствовал успеху, а заработанные этим трудом деньги делали их свободными и независимыми.

— Я бы посоветовала моей девочке быть осторожной, — предостерегающе заметила однажды мать Рут.

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Но это невозможно. Он не…

Рут покраснела: это была краска от смущения, вызванная тем, что она впервые заговорила о таких священных вещах с матерью, которая была для нее также священна.

— Не пара тебе? — закончила мать.

Рут кивнула головой.

— Я не хотела этого говорить, но это так. Он неотесан, груб, силен — слишком силен. У него нет…

Она запнулась и остановилась в нерешительности. Ей было непривычно говорить с матерью о подобных вещах. И мать снова закончила за нее мысль.

— У него сомнительное прошлое — ты это хотела сказать.

Снова Рут кивнула, и краска опять залила ее лицо.

— Да, именно это, — подтвердила она. — Это, конечно, не его вина, но он много…

— Видел в жизни грязи.

— Да, и это пугает меня. Иногда мне становится страшно, когда он так просто и легко рассказывает о том, что он делал прежде — как будто все это пустяки. Но ведь это не пустяки, правда?

Они сидели обнявшись. Когда Рут замолчала, мать погладила ее руку, ожидая, чтобы она заговорила снова.

— Но мне с ним очень интересно, — продолжала Рут. — Ведь он до некоторой степени мой ребенок. Да у меня впервые появился друг-мужчина. Не совсем друг, скорее и ребенок, и друг вместе. Подчас, когда он пугает меня, мне представляется, что это бульдог, с которым я играю, как некоторые девочки, а он натягивает цепочку, скалит зубы и грозит вырваться.

Мать снова подождала.

— Я думаю, что он и вправду интересует меня, только как… бульдог. В нем много хорошего, но много и такого, что было бы мне неприятно в… другом случае. Видишь, я уже думала. Он ругается, курит, пьет, он дрался на кулаках; знаешь, он сам рассказывал мне об этом и говорил даже, что любит такие вещи. В нем есть все то, чего не должно быть в мужчине… в мужчине, которого я хотела бы… иметь своим… мужем. Потом он слишком силен. Мой принц должен быть высоким, стройным и обязательно брюнетом — о, это будет грациозный очаровательный принц. Нет, не бойся, я не влюблюсь в Мартина Идена. Это было бы для меня большим несчастьем.