– Не трогай моих родителей, – едва не сорвалась Татьянка, но сдержалась, дальше ведет: – А я вот подумала – муж родной рыбалку любит, а я, как курица, в хате вожусь, вместо того чтобы с ним вместе… укреплять… семью.

– Так уже б и ребенка с собой тянула! – раздраженные нотки послышались Татьянке в мужнином голосе.

– А я, Степочка, полчасика только с тобой у ставка посижу, к плечу твоему прильну, как рыбка… И за Ларочкой к маме побегу. Ты со ставка домой вернешься, а мы уже тебя ждем. И я, и Ларочка…

Немец смущенно высвободил руку, в которую намертво вцепилась библиотекарша, наконец закурил «Пегас» и ответил:

– Не нужна ты мне на ставке. За дочкой иди. Дома встретимся.

Степка пошел тихой ракитнянской улицей. Впереди – Орысина хата под большим кустом сиреневым, дальше до конца улицы и в степь – ставки.

Библиотекарша плелась за мужем, утирала слезу и бросала ему в спину:

– А ловить на что будешь? Где твои удочки?

– На ставке припрятаны, – отвечал, не оборачиваясь.

– Увидеть хочу. За тобой пойду!

Остановился, к Татьянке обернулся.

– Иди лучше домой, баба, потому что я хоть и терпеливый, но могу и между глаз врезать.

Снова пошел. Она не отстает. Немец мимо Орысиной хаты прошел, на закрытое оконце печально глянул. Остановился. Татьянку за руку схватил, на середину улицы поволок, в степь лицом поставил.

– Там ставки! – указывает, словно Татьянка не из Ракитного вовсе, а с Марса в село упала. – Иди и ищи, если тебе моча в голову стукнула.

Развернулся – и ходу в другую сторону.

– А ты куда? – совсем растерялась библиотекарша.

– Дитя домой принесу, потому что из тебя мать, вижу, как из говна пуля!

Так Татьянкины эксперименты ничем и закончились. Степка Ларочку домой принес, в люльку уложил, отчего-то полночи просидел около доченьки, смотрел в ясное личико и все сдвигал брови, аж складка на переносице осталась.

«Что его грызет? – Татьянка делала вид, что спит, исподтишка наблюдала за мужем с кровати и отгоняла от себя страшные мысли как абсолютно невозможные. – Где та звезда румынская, а где мой немец», – все успокаивала себя.

Маруся за месяц хлопот в новом доме совсем осунулась, пока невиданная, непреодолимая сила не схватила ее за шиворот и не потянула к старой хате под сиреневым кустом. После того ночного разговора с матерью Маруся в новый дом с газом вернулась, но с тех пор чуть ли не каждый день находила причину, чтобы к матери сбегать. Сыночка на кожаный диван уложит, у окна станет, коралловое намысто на высокой груди перебирает, знай усмехается – и нет ей беды, все вокруг добром к ней дышит, маленькая комнатушка стены раздвигает, словно весь белый свет вместить хочет.

Немец изменения в хате под сиренью сразу заметил. Настороженным стал, идет вдоль улицы и все поглядывает на Марусино подворье – есть ли она там?

С их последней встречи больше года прошло. Как прошептал ей тогда возле лавки «Прощай, Маруся», так и уверился, что больше никогда ее не увидит, а она и помогла – на новую улицу переехала.

С мыслями посложнее было. Как ни старался немец отогнать воспоминания о Марусе, как ни дорисовывал на ее мысленном портрете усы или, например, бороду или лишних килограммов десять, Маруся и тут насмехалась. Легко дернет плечиком, всю ту глупость сбросит и снова пред Степкины очи – красивая, как мечта. «Ну и живи, Маруся, в моей голове, – подумал. – От этого никому хуже не будет».

С головой разобрался – не знает, что с ногами делать. Как ночь, так и несут к сиреневому кусту. Как бы ни уставал, а пройдет пустой улицей, на Марусино оконце хоть издали взглянет, для виду в ставок плюнет и только потом – домой.

Больше года не виделись… Степка только раз заметил Марусю на пороге старой Орысиной хаты – и словно крылья выросли. И нет немцу сомнений – что это Маруся без мужа в материнской хате делает? А вдруг поссорились или более того – разводятся с Лешкой? А вдруг беда у нее какая? Нет у немца вопросов. Поет душа. Словно и не говорил: «Прощай, Маруся».

Татьянка тоже отметила, что Маруся все чаще появляется на старом подворье. К калитке раз подошла, Марусю кликнула.

– Говорят, муж тебя бросил? – ляпнула.

– Меня?! – Маруся – брови серпом. Расхохоталась библиотекарше в глаза.

– А чего ж тут крутишься? – не сдалась Татьянка.

– Я свою маму не забываю, – ответила. И намысто на груди катает.

У библиотекарши снова подозрения в голове забродили. Смутилась, пошла к своей хате. «Нужно будет за Степкой понаблюдать… Оно хоть и кажется глупым, потому что ему до баб, видно, совсем дела нет, но все же…» – путались мысли. И уж как Татьянка за мужем ни следила, но однажды ночью так около маленькой Ларочки накрутилась, что уснула как мертвая. Степка укачал дочку, оделся и вышмыгнул на улицу.