И наконец, эти культурные формы обрастают различными институциями, изначально хранилищами первичного событийного опыта, затем – хранителями его истории, а впоследствии инкапсулированными образованиями, больше всего заинтересованными в самосохранении, поскольку давно уже утратили саму искру первичного переживания. Главная задача такого проекта, как модернизм – направления в литературе, искусстве, музыке, психологии, философии, развивающегося на протяжении двух последних столетий, состояла в том, чтобы засвидетельствовать размывание авторитета подобных институтов и развенчать их притязания на право оставаться пастырями современной души. Фундаментализм из кожи вон лезет, стараясь защитить второстепенные детали исторических притязаний, то ли занимаясь поисками Ковчега, то ли защищая партеногенез как биологическое событие, а не как духовную метафору, постоянно прибегая к помощи плохой науки и плохого богословия, прикрывая ими тщетность своей аргументации. Институтам, провозглашающим власть над природой, однажды придется заплатить по счетам, и в итоге все кончится немалым вредом для тех, кому эти институты сулили благо. Некоторые люди вообще отворачиваются от всяких культурных религиозных форм с отвращением, разочарованием или внутренним опустошением, направив свой путь в бесплодные земли атеизма и материализма, в которых нечего и пытаться отыскать какое-либо трансцендентное проявление.

Но вопрос все же остается: как нам в таком случае воссоздать жизнеспособную духовность во времена стерильного материализма, несостоятельных традиционалистских институций и книжных лотков с псевдодуховной макулатурой и разных нью-эйджевых побрякушек, от которых ломятся прилавки магазинов, торгующих всякой «эзотерической» дребеденью. Любой проект воскрешения, обращенный назад в прошлое, обречен на провал. Новое вино не разливают из старых бутылок. Тем не менее все же существуют определенные путеводные вехи, оставшиеся от минувших эпох и вполне достойные того, чтобы держать по ним путь к будущему. Каждый из нас – обладатель исключительно богатого символического гобелена, доставшегося в наследство от прошлого. В любой из наших традиций, какую ни возьми, всегда можно отыскать образы, голос которых по-прежнему можно расслышать, если удастся разглядеть из перспективы другого времени и места ту всеобщность духа, которую каждый из них воплощает.

Приступая к изучению любого мифологического образа или культурной формы, способной привлечь к себе заинтересованный взгляд, не лишним будет поразмыслить над следующими четырьмя вопросами:

1. Каков тот всеобщий, непреходящий вопрос, к которому стремится обратиться эта форма, образ, повествование?

2. Какой ответ на этот вопрос предлагает данный человек или данная традиция?

3. Как современная культура, к которой я принадлежу, обращается к подобной тематике?

4. До какой степени она подтверждается моим личным опытом?

Под каждой незнакомой культурной формой, за каждым ее образом продолжают перекликаться знакомые, вечные голоса: «Как нам следует понимать смерть? На какие ценности следует опираться, что поможет выбрать правильный вариант, когда мы станем перед необходимостью трудного выбора? Как выбрать свой неповторимый путь в современном лабиринте дорог?» и т. д. У нашей культуры если и есть ответы на эти вопросы, то крайне неудовлетворительные. Но ведь и вопросы не исчезнут сами собой, поэтому они вытесняются и остаются под спудом, в бессознательном, или же проецируются под различными обличьями, как это видно, скажем, в наших фильмах или песнях. Ну, а если не дать на них вообще никакого ответа, тогда нам грозит полное одиночество перед лицом вселенной. Вместо того чтобы честно и открыто выстрадать ответы на эти вопросы, мы соглашаемся оставаться пленниками всего посредственного и заурядного.

Итак, перебирая черепки исторически заряженных образов, какой мы выберем критерий, чтобы сверять свои находки, насколько те окажутся созвучны нашему сердцу? Это не может быть одно лишь признание со стороны традиционных институций. Не стоит их принимать также потому только, что наша семья или этническая традиция признает и принимает их. Мы признаем эти образы своими лишь в том случае, если они обращаются к нам, если их голос находит ответный отзвук внутри нас. Если такой резонанс – некое созвучие подобного с подобным в скрытой гармонии – происходит, тогда мы знаем, что этот образ в чем-то значим для нас. Мы это просто чувствуем. Никакое усилие воли, никакое напряжение веры сами по себе не способны вызвать такой резонанс. Когда дух покинул свое прежнее обиталище, никаким усилием не заставить его вернуться обратно. Порой, даже сами не понимая почему, мы чувствуем некое душевное движение, подтверждение того, что дух – здесь и рядом.

Однако по здравому размышлению становятся очевидны три основных момента. Первое – то, что вечные вопросы предстают перед нами постоянно, хотя и в различных обличьях и упорно пытаются определять ценность нашей жизни независимо от того, осознаем мы их или нет. Второе – те, кто прошли этим путем до нас, ощущали глубины жизни в формах, которые способны или не способны найти ответный отклик в нас. И мы просто обязаны перед ними, да и перед собой тоже провести свое исследование серьезно. И третье – наша культура позорно не справляется с тем, чтобы поставить эти вопросы, углубив тем нашу человечность и придав вес и значимость нашему путешествию. И этот последний факт нельзя расценивать иначе, как измену величию души и, следовательно, как обман индивидуального со стороны коллективного.

Эта проба на отзвук исключительно важна для обретения зрелой духовности, которая несет в нашу жизнь глубинную связь и смысл. Как мы уже видели, большинство, если не все из наших ценностей, навязывается духом времени, гендерными ролями, экономическими моделями, психодинамикой семьи происхождения. Порой эти ценности могут действительно находиться в полном согласии с замыслами нашей души, но чаще всего о них нельзя этого сказать. Да, как мы все помним, ребенок не имеет права голоса, он несамостоятелен и зависим и, следовательно, вынужденно подчиняет истину своей внутренней жизни требованиям и моделям жизни внешней. Любой внутренний протест, каким бы он ни был, в этом возрасте зачастую не удостаивается внимания, пока со временем не получается так, что мы забываем о том, что некогда знали или чувствовали. Только когда боль становится нестерпимой или же нам посчастливится в этой жизни настолько, что мы сможем найти другие примеры, другие разрешения (да и то лишь тогда, когда обретем способность самим позаботиться о себе), можно начинать работу по возвращению права на собственную жизнь и собственную историю. Как мы помним, основная характеристика современной эпохи – то, что ответственность за выбор ценностей сместилась от племени и институций непосредственно к личности. Это привилегия, но одновременно и ответственность.

Когда принцип резонанса, иначе говоря внутреннего подтверждения, в противоположность внешнему авторитету принимается как надежнейший из проводников к жизни, отвечающей требованиям души, тогда нам ничего не остается, как стать психологами по жизни. Мы переживаем метанойю, трансформацию сознания, признавая тем самым, что в действительности представляем собой существа духовные, которые волею судьбы облечены в материальную форму в век материального. Мы, живущие в современную эпоху, привычно считаем, что избавились от древних энергий или научились управлять ими, однако те трансформировались в бессознательном и стали виртуальными божествами. Юнг поясняет: «Все века перед нами верили в богов в той или иной форме. И только беспрецедентное оскудение символизма дало нам возможность заново открыть богов уже как психические факторы, другими словами, архетипы бессознательного… Все это было бы совершенно излишне для эпохи или культуры, наделенной символами» [49] .