Однако наивные мечтания корпорации «Дубай» о том, что можно привечать у себя весь мир, не рискуя нарушить господствующую в городе буржуазно-исламскую атмосферу идеального порядка, в International City летят в тартарары. Китайские рестораны в китайской части комплекса выглядят точно так же, как и во всем мире: с красными фонарями над входом и крутящимися подносами на столах. Но они немного перебарщивают в своем стремлении не отличаться и, как это бывает во всем мире, запросто подадут вам не указанное в меню пиво. Куда большее беспокойство вызывают организованные преступные группировки, орудующие в «Китае», – среди прочего, на их счету ряд похищений с целью выкупа.

Когда критики сравнивают Дубай с Epcot и прочими диснеевскими парками, застройщики города воспринимают это как комплимент. Руководитель девелоперской фирмы Nakheel, стоящей за International City, Dragon Mart, островами в виде пальм и моллом Ibn Battuta, так прямо и заявил: «Я думаю, это весьма лестное сравнение»46. Однако, несмотря на существенный диснеевский компонент, Дубай – это больше, чем ряд тщательно подчищенных копий других мест. И пусть, по мнению специалистов Nakheel, даже наиболее привлекательный аспект Дубая – его интернационализм – следует упаковывать в диснеевскую обертку International City (с двух больших букв), а его статус центра всемирной торговли нуждается в поддержке образом дракона с логотипа Dragon Mart, международный динамизм Дубая тем не менее вполне реален.

От официального сценария развития Дубая отклоняются далеко не только китайские банды International City. Город, возникший в пустыне за десятилетие, – это поражающее воображение явление, неизбежным следствием которого оказывается растущая уверенность жителей в своих возможностях, даже вопреки намерениям властей. Финансист, который родился и вырос в Финляндии, затем переехал в Лондон, а теперь живет и работает в Дубае, говорит, что именно тут он в наибольшей мере ощущает потребность влиять на судьбу города. Система дубайского метрополитена открылась только в 2009 году, и этот финн хочет предложить маршрут новой линии в отдаленную часть города. Напротив, в Лондоне, где подземка работает более полутора веков, все маршруты, по ощущению, уже давно устоялись.

Судя по всему, финский финансист не до конца представляет себе правовые реалии Дубая. В Финляндии он является гражданином, имеющим право голоса в решении важных для общества вопросов; в Великобритании законы гарантируют ему свободу слова; в Дубае же он гастарбайтер. Он допущен в страну по прихоти местных правителей, и никакого фундаментального права жить здесь у него нет. Его могут депортировать в любой момент и под любым предлогом. И все же именно в Дубае он чувствует себя вправе высказывать собственное мнение, потому что Дубай строится на его глазах. Мы не получили этот город в наследство, но создаем его сами, воплощая тут самые фантастические проекты, на которые только способны сегодняшние архитекторы. Дубай, который не может ни на минуту отвлечься от создания самого себя, прямо-таки напрашивается на то, чтобы его жители поучаствовали в этом процессе, даже несмотря на то что местным правителям такая идея совсем не по вкусу.

Гастарбайтер в Дубае. © Дэниэл Брук

В 2009 году до Дубая докатился мировой финансовый кризис. Как ранее в его городах-побратимах Петербурге, Шанхае и Мумбае, в глобальном мегаполисе на берегу Персидского залива новейшие архитектурные и интеллектуальные веяния Запада получают свои самые крайние проявления, возможные только потому, что прежде на этом месте ничего не было. Города всего мира обогащались на оплачиваемых банковскими кредитами операциях с недвижимостью, надежной гарантией безопасности которых считались новомодные финансовые изобретения – обеспеченные долговые обязательства и кредитно-дефолтные свопы. Однако Дубай обошел всех: в момент максимума ипотечного пузыря Дубай был, по сути, казино, выдавшим себя за город. Меньше трети жилищ в городе было занято теми, кто ими владел1. Когда музыка стихла, Дубай оказался на самой высокой ступеньке лестницы, с которой кубарем попадали все. Только срочный кредит в 10 миллиардов долларов от богатых нефтью соседей из эмирата Абу-Даби спас девелоперское подразделение корпорации «Дубай» от неминуемого дефолта2. Накануне открытия высочайшего здания в мире, известного прежде как Burj Dubai, присмиревшие и благодарные власти переименовали его в честь эмира Абу-Даби шейха Халифы. Задуманный как памятник амбициям Дубая, небоскреб Burj Khalifa стал напоминанием о его гордыне – и самой высокой метафорой в мире.

Строительство менее заметных небоскребов замерло, пустыня оказалась усеяна брошенными стальными каркасами, и тысячи иностранных специалистов спешно покинули эмират3. Помня о долговой тюрьме, многие побросали свои автомобили последних моделей на стоянке около аэропорта. «Бай-бай, Дубай» – злорадствовала западная пресса, сообщая читателям о «беспрецедентном» крахе, которым закончился «беспрецедентный» рост города. Однако прецеденты тут как раз были – быстрый взлет и стремительное падение Дубая живо напомнили о судьбе других городов, где Восток встречался с Западом. Параллели между приостановкой строительства искусственных островов у побережья Дубая, вроде намывного архипелага в форме карты мира под названием The World («Мир»), и банкротством бомбейской Back Bay Reclamation Company в 1865 году более чем очевидны. Но работы по осушению территорий вокруг острова Бомбей были в конечном итоге проведены, и в начале ХХ века на отвоеванных у моря землях вырос поразительный район бомбейского ар-деко, который представлял собой гораздо более продуманный и изящный вариант индийской современности, нежели первоначальный проект. Похожим образом призрак государственного дефолта, угрожавшего Дубаю в 2009 году, висел и над Международным сеттльментом во времена экономического краха середины XIX века. И все же слухи о смерти Шанхая – как в XIX веке, так и в период маоистской диктатуры – оказались сильно преувеличены.

Даже после кризиса Дубай обладает огромным потенциалом, а идея Дубая – и того большим. К сожалению, люди склонны замечать либо одни преимущества Дубая, либо исключительно его недостатки – вместо того чтобы учитывать и то и другое. Апологеты города, вроде архитектора Рема Колхаса, который восхваляет его как «tabula rasa, на которой найдется место новым формам самосознания»4, не могут заставить нас не замечать варварство здешней системы, в рамках которой Дубай собирает людей со всего света, но не делает никаких попыток относиться ко всем по-людски. Те же, кто осуждает Дубай, как теоретик урбанизма Майк Дэвис, который обозвал его «дьявольским раем»5, не способны объяснить, что влечет сюда сотни тысяч низкооплачиваемых мигрантов. Критики не могут взять в толк, что притягательность Дубая в XXI веке, та же самая, которой прежде обладали и Петербург, и Шанхай, и Мумбай, – это больше, чем очарование больших денег; это возможность стать соучастником современности. Крестьянин из Южной Индии, который бросил свое рисовое поле и стал строителем самого высокого здания на Земле, – это человек, отринувший прошлое, чтобы создавать будущее. Сторонники Дубая ведут себя так, будто он уже выполнил свое предназначение, а противники не верят в его предназначение в принципе. Но если из опыта его предшественников и можно вывести какой-нибудь урок, то он таков: чтобы понять Дубай, нужно осознать как его возможности, так и опасности, сохраняя способность видеть и чудеса, и ужасы.

В Дубае мир отражается таким, какой он есть. Это ожившая иллюстрация левацкой притчи «Если бы земной шар был деревней в сто человек», которая начинается с того, что «пятьдесят девять из них были бы азиатами», а заканчивается тем, что «практически все в ней принадлежало бы двум белым и арабу». Восторгаться Дубаем – значит восторгаться миром, каким он является на сегодняшний день. Но списывать Дубай со счетов – значит перечеркнуть возможное будущее этого мира, отказаться от самой идеи современности, от надежды, что в век реактивных самолетов и глобализации мы сможем научиться жить сообща в отдельно взятом городе, а в конечном счете, и на всей планете.