Шрифт:
Творец «Обрыва», «Обломова» и «Обыкновенной истории» — И. А. Гончаров оставил такой автограф:
«С робким смущением являюсь я на ласковое приглашение в этом блестящем собрании — и пробыв в нем минуту, не успев оглядеться среди сокровищ умов и талантов — со вздохом от старости и бессилия стать рядом — спешу спрятаться в свой обломовский угол. (Март 1872)»
Алексей Феофилактович Писемский написал в альбом довольно мрачный, но любопытный экспромт:
«Когда Марлинского «Фрегат»,
Попал на мель и в бричке скромной
Изволит Чичиков катать,
Что в этот век в листок альбомный,
Скажите,— может написать
Наш брат, в сатире закоснелый,
Как только разве восклицать,
Что гений века — жулик смелый!»
Запись датирована 1879 годом, за два года до смерти писателя. Это — одни из последних его строчек.
Ф. М. Достоевский написал в альбом нечто весьма любопытное: «Посмотрел ваш альбом и позавидовал. Сколько друзей ваших вписали в эту роскошную памятную книжку свои имена! Сколько живых мгновений пережитой жизни напоминают эти листы! Я сохраняю несколько фотографий людей, которых наиболее любил в жизни,— и что же? я никогда не смотрю на эти изображения: для меня, почему-то, воспоминание равносильно страданию, и даже чем счастливее воспоминаемое мгновенье, тем более от него и мучения. В то же время, несмотря на все утраты, я люблю жизнь горячо; люблю жизнь для жизни и, серьезно, все еще собираюсь начать мою жизнь. Мне скоро пятьдесят лет, а я все еще никак не могу распознать: оканчиваю ли я мою жизнь или только лишь ее начинаю. Вот главная черта моего характера, может быть и деятельности».
Подобные записи в альбомах действительно тоже напоминают фотографии. В этих нескольких строчках Ф. М. Достоевского— портрет писателя.
Известное впечатление должен был производить в подлиннике альбома «разворот», где на левой стороне по-французски рукой Сюлли Прюдома написано его стихотворение: «Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный», и на правой — рукой А. Апухтина известное его переложение этого стихотворения на русский язык:
«Не тронь ее — она разбита!»
В печатном виде этот «разворот» много проигрывает.
И. С. Тургенев записывает в альбом в июне 1873 года, в Карлсбаде, следующее:
«Желал я очень написать вам что-нибудь стихами, но я так давно расстался с музой, что мне остается заявить смиренной прозой, что я очень рад и свиданию с вами и случаю попасть в отборное общество, наполняющее ваш альбом».
О музе вспоминает и поэт Н. А. Некрасов, оставив в ноябре того же 1873 года такую запись:
«Не имея ничего нового, я долго рылся в моих старых бумагах и нашел там исписанный карандашом лоскуток. Я ничего не разобрал (лоскуток, сколько помню, относился к 1848 году), кроме следующих осьми стихов:
Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистел, играя...
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
Извините, если эти стихи не совсем идут к вашему изящному альбому. Ничего другого не нашел и не придумал.»
Несомненно, что запись Н. А. Некрасова выглядит острой и саркастичной, и он ею как бы делает упрек владелице «изящного альбома», в котором многовато, конечно, «охов и вздохов» А. Фета, А. Апухтина, К. Случевского и других.
От некоторой доли сарказма не удержался и М. Е. Салтыков-Щедрин, который выбрал для записи в альбоме маленький отрывок из своего сочинения «За рубежом». Думается, что выбор великого сатирика тоже далеко не случаен. Вот его содержание (январь 1882 года):
«Как ни приятна сытость, но и она имеет существенные неудобства. Она отяжеляет человека, сообщает его действиям сонливость, его мышлению вялость. Чересчур сытый человек требует от жизни только одного: чтоб она как можно меньше затрудняла его, как можно меньше ставила на его пути преград и поводов для пытливости и борьбы. Сытные наслаждения, в глазах сытого человека приобретают ценность лишь в том случае, когда они достаются легко, приливают к нему, так сказать, сами собой. Мы, русские сытые люди, круглый год питающиеся блинами, пирогами и калачами, кое-что знаем о том духовном остолбенении, при котором единственную лучезарную точку в жизни человека представляет сон с целой свитой утробных сновидений и кошмаров. От того, быть может, у нас и нет тех форм обеспеченности, которые представляет общественный политический строй на Западе. Но зато у нас есть блины».
И есть альбомы,— вероятно хотел сказать Михаил Евграфович,— сытые хозяйки которых заставляют своих гостей-литераторов, после сытного ужина, записывать те или иные сытые изречения.
Не смею, конечно, говорить за Салтыкова-Щедрина, но выбранный им отрывок в альбом мадам Ольги Козловой наводит на такие мысли.
Я прошу извинить меня, что привел довольно много записей из этого любопытного альбома, но все они принадлежат известнейшим людям в литературе и большая часть их нигде не опубликована, кроме описываемой сейчас книги, изданной нарочито малым тиражом, а потому чрезвычайно редкой.
* *
*
Книг, напечатанных «для немногих», вовсе не так мало. К их числу надо отнести редкие официальные издания, которые, подобно книгам В. И. Даля и Н. И. Надеждина «О скопческой ереси», издавались и по другим вопросам. Весьма в малом количестве экземпляров печатались некоторые подносные «оды» XVIII века, описания фейерверков, празднеств. Издавались, подобно упоминаемому выше альбому «Виды села Грузино», гравированные или литографированные виды других «дворянских гнезд», например: «Виды села Надеждино», «Виды села Влахернского» и т. п. Среди этих альбомов есть альбомы, выполненные с большим художественным вкусом, образцы полиграфического искусства. Все они чрезвычайно редки и ценны.