Шрифт:
Автор воспоминаний тут же ставит сам под сомнение эту свою гипотезу: «Не могу утверждать,— пишет он,—но предполагаю, что Булгаков продал их еще при жизни, на что меня наводит письмо, полученное мною от Л. Майкова 4-го января 1894 (?) года, в котором он сообщает мне, что после долгих розысков он, наконец, узнал, где находятся рисунки к «Онегину». Они были куплены у Булгакова Дмитрием Аркадьевичем Столыпиным и подарены Марии Афанасьевне Катковой, урожденной Столыпиной, по первому браку — княгине Щербатовой, ныне жене Михаила Каткова, сына знаменитого Михаила Никифоровича»5.
Академик Л. Н. Майков во всем этом был совершенно прав.
После долгих путешествий из рук в руки этот альбом подлинных иллюстраций Павла Соколова сейчас находится в моей библиотеке.
На листе форзаца имеется собственноручный экслибрис «дамы из высшего московского общества»: «Княгиня Мария Афанасьевна Щербатова, урожденная Столыпина». Далее, также собственноручная надпись Дмитрия Столыпина:
«Альбом этот продал мне Константин Булгаков за сто рублей. Несмотря на мое предложение, он не желал взять более, потому, что именно эту сумму заплатил художнику Павлу Соколову. Дмитрий Столыпин».
«Благородство» Булгакова, как мы теперь знаем, было весьма относительным. Он не заплатил Павлу Соколову даже и этих ста рублей.
Можно, кстати, подивиться и отсутствию щепетильности у представителей «высшего московского общества». Репутация Булгакова была всем достаточно известна, сам художник Павел Соколов был еще жив и тщетно разыскивал свои рисунки. А в это время представители знати — человек с громкой фамилией Столыпиных, дальний родственник (по бабке Арсеньевой) поэта Лермонтова, и «дама высшего общества»— ближайшая родственница хозяина «Московских ведомостей» М.Н.Каткова, за сто целковых покупают пятилетний труд живого художника и молчат!
Когда в 1892 году дотошный издатель Готье нашел этот альбом в библиотеке «дамы высшего общества», художник Павел Соколов тоже еще здравствовал. Волей-неволей, пришлось обратиться к нему, в то время уже академику за разрешением на напечатание.
Художник согласился, но альбом, по-видимому, ему были вынуждены вернуть. По крайней мере, в книжной лавке, где мне его продали уже в наше время, заверяли, что он идет от наследников самого Павла Соколова.
Альбом чудесной сохранности. Переплетен в Париже, в оригинальный кожаный, с медными застежками, переплет. Рисунки нетронутой свежести. Отсутствует общий выходной лист, перепечатанный Готье, очевидно, со специально нарисованного Павлом Соколовым оригинала, и один рисунок, которого нет и в перепечатке Готье. О нем под подписью Дмитрия Столыпина на листе форзаца оригинала альбома есть его же приписка: «Лучшая из картинок «Письмо Татьяны» — осталась у Булгакова».
Любопытно, кому ее продал «гениальный повеса» сороковых годов? Много лет я безуспешно разыскиваю это «Письмо Татьяны».
Рисунки Павла Соколова на мотивы «Евгения Онегина», вне всякого сомнения, являются интереснейшими иллюстрациями к этому произведению. Сколько раз я предлагал нашим издательствам сделать их перепечатку, но все как-то у работников издательств «не доходят руки». Жаль!
ПОРУБАННАЯ КНИГА ПУШКИНА
Цензурные мытарства с произведениями А. С. Пушкина начались, как известно, еще при его жизни. Как особую «милость» ему было объявлено, что все его сочинения будет цензуровать только сам царь Николай I.
В Пушкинском доме Академии наук в Ленинграде мне довелось посмотреть (сознаюсь, что не без сердечного трепета!) беловую рукопись «Медного всадника» с помарками и купюрами, сделанными рукой царя. Это незабываемый документ!
На страницах, написанных рукой Пушкина (по-видимому, специально на сей случай разгонистым, нарочито разборчивым почерком), гуляет карандаш венценосного палача, безжалостно вычеркивающий отдельные слова, четверостишия, целые большие куски.
Каким надо было обладать чудовищным самомнением, уверенностью, что ты действительно какой-то «сверх-человек», «помазанник божий», чтобы позволить себе подобную вивисекцию над творением поэта, которого и тогда безоговорочно считали гением.
Потрясающее бесстыдство тупоголового, неумного, малообразованного солдафона чувствуется в каждом взмахе карандаша коронованного цензора. Когда видишь перечеркнутые им пушкинские строчки:
«И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова...»,
начинаешь понимать, что «помазанник божий» действовал не только как охранитель устоев самодержавия (что же в этих строчках опасного, противоправительственного?), нет, он пытался учить Пушкина такту, прививать ему «вкус». Царь брал на себя роль не только цензора, но и литературного критика. Удивительная нелепость!
Однако подобная нелепость в отношении сочинений русского национального гения продолжалась почти до самой Октябрьской революции.
На разных этапах по-разному царская цензура коверкала, запрещала и сокращала произведения поэта.
Особым вниманием цензуры пользовались дешевые издания, предназначенные для народа. Помимо общей цензуры была создана еще цензура «педагогическая», которой подвергались уже напечатанные, прошедшие общую цензуру издания. При Ученом комитете Министерства народного просвещения был организован специальный «особый отдел», в чьи функции входило охранять народ от «тех немалочисленных изданий, которые имеют целью или могут расшатать умы и внести в них смуту в религиозном, политическом, социальном и нравственном отношении» х.