Шрифт:
Что именно считалось опасным в сочинениях Пушкина — можно узнать из сохранившегося в архиве «Отзыва» члена особого отдела Ученого комитета Министерства народного просвещения А.Г.Филонова об изданной Ф.Ф.Павленковым «Иллюстрированной пушкинской библиотеке» (книжки 1-40) — 24 октября 1897 года2.
Если бы это не было официальным документом и на нем не было бы резолюции товарища министра Н. М. Аничкова— «Согласен. 30-го ноября 1897 года»,— все нижеперечисленные высказывания о сочинениях Пушкина можно было бы принять за пародию.
Трудно представить себе, чтобы человек, по-видимому, образованный, занимающий официальное положение в «ученых советах», мог бы сказать, например, о пушкинской поэме «Руслан и Людмила», что «в этой поэме много эротического, описывается баня, где хана моют девы молодые, описывается жестокая страсть и нежные затеи Киприды, а на страницах 76 — 77 опять представляется картина сладострастия».
И это о пушкинском «Руслане»! Именно в этой поэме господин Филонов нашел, что в ней еще «местами высказываются недобрые мысли», и в качестве примера приводит пушкинские строки:
«Она чувствительна, скромна,
Любви супружеской верна.
Немножко ветренна... так что же?
Еще милее тем она».
И господин Филонов делает вывод, который следовало бы высечь на его памятнике: «Эта поэма не пригодна для народа».
О «Кавказском пленнике» Пушкина сей «ученый муж» пишет, что и «в этой поэме есть эротические места, но не столь соблазнительные, как в первой».
О «Бахчисарайском фонтане» Филонов отозвался кратко, сказав, что это сочинение Пушкина «и по эротическим местам и по отсутствию необходимых объяснений (на стр. 7 слово «шербет»)— допустить нельзя».
Так же «допустить нельзя» оказалось и поэму Пушкина «Цыганы», потому что «здесь высказываются мысли односторонние. Например, на странице 8 Алеко говорит:
...В городах
Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят
И просят денег и цепей».
Сказка Пушкина «О попе и работнике его балде» вызвала такое суждение Филонова: «Не следует, по нашему мнению, пускать в народ подобного рода сказки и тем усиливать не совсем благоприятное отношение народа к духовенству».
В идиотской оценке этой прелестной сказки Пушкина Филонов был не одинок. В 1902 году Цензурный комитет запретил перевод этой сказки на татарский язык, сделанный Енакиевым. Цензура признала нежелательной и вредной тенденцией стремление «досужих татарских грамотеев» выбирать «для ознакомления своих единомышленников с русским народом и его литературой лишь то, что может доставить им лишний случай и материал злорадно посмеяться над русским человеком».
По мнению Филонова, нельзя допустить, оказалось, и «Повести Белкина», потому что, видите ли, «Гробовщик» производит тяжелое впечатление своими описаниями ужасов и пьянства», а «Выстрел» «непригоден для простого человека, ищущего в книге чего-нибудь полезного или наставительного».
В «Песнях западных славян» внимание Филонова остановили строчки Пушкина:
«Против солнышка луна не пригреет,
Против милой жена не утешит».
И Филонов пишет: ««Подальше бы от народа издания, такими дурными мыслями исполненные.— Допустить нельзя!».
О «Евгении Онегине» член «особого отдела» Ученого комитета Министерства народного просвещения написал, что «роман этот для народа нельзя одобрить». В романе, оказывается, тоже «много эротических мест» и, кроме того, «мыслей много неудобных», например:
«Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей...»
Филонов вряд ли предполагал, что эта «неудобная мысль» касается и его самого: не презирать этого человека действительно трудно.
Своими резолюциями «нельзя допустить» он «украсил» и «Графа Нулина», и «Анджело» («В этой поэме много соблазнительного»), и «Каменного гостя», и «Русалку», в которой «мужчина сравнивается с петухом, а женщина с наседкой».
«Неудобными» были признаны «Моцарт и Сальери», «Дубровский», а в «Пиковой даме» Филонова особо возмущало, что «графиня стала раздеваться — а герой, тайком пробравшийся в ее кабинет, глядел в щелку...»
Трудно поверить, что пушкинский «Домик в Коломне» был одобрен Филоновым только потому, что «в этом игривом рассказе дается добрый совет»:
«Тогда блажен, кто крепко словом правит
И держит мысль на привязи свою».
Этого «умения держать мысль на привязи» господин Филонов не нашел в «Борисе Годунове», ни, тем более, в «Истории Пугачевского бунта»: оба этих произведения по его «просвещенному» мнению тоже оказалось «допустить нельзя».
Не хочется перечислять все анекдотические частичные «изъятия», которые рекомендовал Филонов сделать в остальных произведениях Пушкина. В своей совокупности высказывания Филонова напоминают гоголевские «Записки сумасшедшего».