Этого же мнения придерживается и Ш. А. Городецкий, когда говорит о цели поездки в Эрец-Исраэль р. Нахмана из Брацлава. Городецкий считает, что р. Нахман, новатор в самом хасидизме, хотел подкрепить свои нововведения ореолом святости страны и поднять свой авторитет в еврействе, опираясь на значение страны, к которой обращены взгляды всего Израиля.

Ясно следующее: хасидизм, который, будучи новаторским движением, пришел в столкновение с традиционным иудаизмом в том виде, как он сложился в раввинистической Литве и схоластической Польше, искал для себя надежную историческую почву; такую почву он мог обрести, как и породившая его каббала, только в Стране Израиля.

И кто знает, не пришли ли и митнагдим, погруженные в изучение Талмуда и со времен Виленского гаона селившиеся в Эрец-Исраэль, — не пришли ли они к этой мысли из инстинктивного страха утратить духовный исторический базис, что могло произойти под влиянием хасидизма с одной стороны и просветительства — с другой? Не потому ли и они начали, как раббаниты во время образования караимизма, всеми силами цепляться за историческую ”земную” основу?

VII

Наступила эпоха просвещения.

Под двойным игом стонали тогда евреи: под игом чужих и жестоких правителей и под ярмом строгостей, ограничений и бессмысленных обычаев в самом еврействе. Сторонники ”Хаскалы” стремились освободить народ от того и от другого. Излюбленным примером служили ”немцы Моисеева закона”, избавленные от преследований и ограничений, уготованных для еврейского народа, но также свободные от Талмуда и прочего наследия давнего прошлого, предназначенного для еврея-индивидуума. Возникает широкое движение, намеревающееся изменить весь ход еврейской истории, упразднить традиционные верования евреев, в которых тесно переплетаются религия и национализм.

По сравнению с хасидизмом, ”Хаскала” была движением менее еврейским и менее самобытным и, следовательно, более деисторическим. С точки зрения соответствия традиционному иудаизму, ее нельзя сравнить даже с каббалистикой. Если сравнивать просветительство с каким-нибудь более ранним еврейским движением, то лучшей параллелью будет философское движение в период расцвета еврейской учености в Испании. Но новое движение оказывается еще менее еврейским: "Уподобимся всем народам, евреи!” — таков был постоянный призыв просветителей, и, по существу, это и было их конечной целью. Обсуждая движение просветительства, известное в нашей истории под названием ”Хаскала”, мы не имеем в виду еврейских просветителей 60-х и 70-х годов в России. Эти последние, даже наиболее крайние из них, не были типичными знаменосцами ”Хаскалы”. Они были евреями, воспитанными на Библии и Гемаре, и особенно дорожили ивритом. Поэтому они не могли превратиться в ”русских Моисеева закона”. Типичными были члены Синедриона во Франции, школа Фридлендера в Германии, реформисты типа Гольдхейма и Эйнгорна в Германии и А. М. Вайза в Америке. Все они были типичными деисторизаторами. Достаточно указать на их отношение к Талмуду, к чаяниям избавления, к соблюдению субботы, к языку иврит. Движение было широчайшим и ставило себе целью выкорчевать традиционный иудаизм. Это настолько известно, что об этом нет надобности распространяться.

Дважды положение традиционного иудаизма становилось угрожающим: в период ”эпидемии обращения в христианство” от Давида Фридлендера до Гейне и Берне и в период стремления к эмансипации. Равноправие привело евреев к тому, что они стали считать себя неотъемлемой частью коренного народа, среди которого жили, и начали терять специфические национальные черты и исторические устремления. В северных странах процесс шел не так быстро, но и там в 70-е годы 19 в. наблюдалась очень значительная деисторизация. Старые устои расшатались, почва ушла из-под ног традиционного иудаизма, а новой еврейской национальной опоры

у просвещения не было. Поэтому ему, как и всем другим еврейским движениям, не оставалось ничего иного, как искать спасения в историческом территориальном базисе — в Стране Израиля.

И это понятно: там, где гражданское равноправие, а с ним и отказ от надежды на избавление достигли предельной степени — во Франции и в Америке, где евреи назначались на высшие государственные посты еще в начале 19 в., — именно там появились первые сионисты: Мордехай Иммануэль Ноах (его второй период) и Иосеф Сальвадор. За ними шли евреи Германии, многие из которых втягивались в "коренное” общество и осваивались в его жизни и литературе: Калишер и Гесс и позднее Герцль и Нордау, появление которых тоже было результатом поисков исторического базиса, утраченного западными евреями. Пинскер и Смоленскин — самые "западные” в Восточной Европе. Все они еще были евреями по духу, чувствовали опасность, угрожающую существованию нации ввиду отсутствия исторического базиса, и потому стали сионистами.

Во времена испанских философов устремили свои взгляды к Стране Израиля не те евреи, под ногами которых еще была твердая почва (Раши и большинство тосафистов), и не евреи, которые были уже всецело захвачены новой философией (”аллегористы” в среде философствующих), а как раз те, кто ”шли посередине”, как р. Иехуда ха-Леви. Точно так же и в эпоху просвещения обращали свои взоры к Палестине не совершенные ортодоксы, под ногами которых историческая почва ничуть не колебалась, и не смелые новаторы, уже находившиеся вне национальных рамок, а как раз ”идущие посередине”. Такие были и среди ортодоксов и среди свободомыслящих, но одной ногой стоявших еще на почве иудизма. Мордехай Иммануэль Ноах и Иосеф Сальвадор относились положительно к иудаизму и были горячими почитателями пророков и еврейской учености. Рабби Гирш Калишер был образованным раввином, а Мозес Гесс был социалистом и обладал известным знанием языка иврит. Такими были почти все Ховевей Цион в России и на Западе, которые пошли за Пинскером и Смоленскиным, за Герцлем и Нордау. Традиционный иудаизм еще был жив в их сердцах, но он утратил свой исторический базис, а так как они не могли найти его в старом, забытом в результате просветительской революции наследии, то были вынуждены искать себе новое историческое основание. Им могла быть только Страна Израиля.

* * *

Каждое из движений, о которых шла речь до сих пор, знаменовало собой кризисный период в иудаизме. Но никакое движение из тех, которые были перечислены выше, нельзя сравнивать с движением "Хаскалы". И до него назревали изменения, происходили в еврействе революции, но одно оставалось незыблемым: народ придерживался своей веры и так или иначе жил этой верой. Совершенно уподобиться другим народам — это было немыслимо. Иудейская вера, которую евреи, в отличие от народов Европы, не переняли у какого-нибудь другого народа, сама была в известном смысле прочным историческим базисом; она служила защитой от полной деисторизации, от ассимиляции. С возникновением ”Хаскалы” эта роль религии постепенно утрачивается. А если исторические устои совершенно исчезнут, — что же тогда останется у народа без территории и без языка?..

Угроза историческому иудаизму стала в ту пору особенно сильной. Поэтому так ухватились тогда все те, в ком еще был жив национальный инстинкт, за сионизм, цель которого - предоставить еврейскому народу недостающий ему территориальный и духовный базис. В этом секрет успеха сионизма среди евреев, "идущих посередине"; в этом причина его неуспеха среди стопроцентных ортодоксов, опирающихся на старые религиозные устои, как и среди ассимилирующихся интеллигентов, уже утративших наиболее важный национальный инстинкт — страх перед угрозой национальному существованию.