При свете фонаря Пат осмотрел раны. Он обнаружил, что рога, к счастью, не повредили жизненно важных органов в брюшной полости и груди. Глубокие раны были на бедрах и ягодицах. Одна рука была сломана в трех местах. Перевязав раны своими примитивными бинтами, пигмеи остановили кровотечение, в значительной степени прекратившееся, несмотря на то что Коноту несли на носилках целые сутки со скоростью, на какую способны лишь эти маленькие люди.

Пат сделал ей вливание физиологического раствора и через трубку накормил бульоном. На ее страшные раны он наложил швы, посыпав их сначала стрептоцидовым порошком.

— У женщины шоковый обморок, она без сознания, — сказал Пат. — Я очень опасаюсь того момента, когда она придет в себя.

Сознание вернулось к ней ранним утром, и ее пронзительные крики разбудили весь лагерь. Пат дал ей лошадиную порцию морфия, и она опять впала в забытье. На следующее утро ее стало лихорадить. Маленькое лицо и тело дышали жаром, и, по мере того как ослабевало действие морфия, усиливалась лихорадка.

— Нужно сбить температуру, пока она спит, — сказал Пат.

Весь день один из санитаров госпиталя и я по очереди меняли холодные мокрые полотенца на теле Коноты, стараясь уменьшить жар. В сумерках Пат сделал перевязку и с радостью заметил, что кровотечение прекратилось полностью. Он продолжал давать ей небольшие дозы морфия до тех пор, пока раненая женщина не окрепла настолько, что смогла без посторонней помощи пить всевозможные отвары из чашки. Беспокойные видения покидали ее медленно, и вначале я не могла выносить ее взгляда, полного ужаса. Но с тех пор, как она впервые узнала нас, ее страхи стали проходить. Она поняла наконец, что находится среди друзей и что Пат сделает все возможное, чтобы спасти ее. В течение двух дней и ночей мы почти не оставляли ее одну. На вторую ночь жар стал спадать. Мы продолжали ставить влажные компрессы, пока температура окончательно не спала.

Магическая сила волшебных лекарств, хорошее сердце и крепкое здоровье маленькой пигмейской женщины подняли ее буквально из могилы. Три недели спустя Конота вернулась в деревню пигмеев. А через двенадцать месяцев после этого происшествия она родила своему мужу здорового и крепкого маленького сына, которому они дали имя Патарико.

Это имя было данью уважения Пату. Пат пользовался заслуженной любовью пигмеев. Сам же он не раз говорил мне о том, что в долгу у этого маленького народа. Однажды, в самом начале его деятельности в Конго, он шел по лесной тропинке вместе с оруженосцем-негром и двумя пигмеями. В низине, где пролегала тропинка, подлесок подступал к самому краю тропы сплошной, почти непроницаемой стеной. Здесь на Пата неожиданно напал слон. Он попытался укрыться в лесу, но не успел, и бивень животного разодрал ему спину. Слон исчез, а Пат упал без сознания, истекая кровью. Пигмеи перевязали его рану, а затем в течение трех недель лечили припарками из трав и листьев. Как и Конота, в конце третьей недели он самостоятельно отправился домой.

Тима, дочь Андонаты, была любимицей своего отца. Он сильно горевал, когда девушка вышла замуж за пигмея из племени валеси, который жил за рекой. Андоната поступил так же, как поступают в таких случаях отцы повсюду. Он пригласил своего зятя и в конце концов уговорил его жить среди наших пигмеев.

Не думаю, чтобы после Сейла и Томасы в Конго была более дружная пара, чем Ингола и Тима.

Они поженились более года назад. Я знала, что Тима ожидала ребенка. Но так как роды у местных женщин, как правило, проходят благополучно, я не беспокоилась.

Мы с Патом кончали обедать, когда вбежал Моке и сообщил, что Тима вот-вот должна родить и находится на пути в госпиталь.

— Должно быть, ее состояние неважное, — сказал Пат. — Обычно в таком положении они не подходят близко к госпиталю до тех пор, пока не поймут, что им грозит смерть.

Спустя несколько минут пигмеи принесли на носилках маленькую Тиму. Андоната и Ингола тяжело переживали происходящее. Отец сказал, что схватки у молодой женщины начались прошлым утром, но теперь прекратились.

— Ты хочешь сказать, что они продолжались почти целых два дня и, несмотря на это, вы не принесли ее сюда? — спросила я.

— Тима просила нас не беспокоить бвану, — отвечал пигмей.

Я посмотрела на маленькую женщину, которая в свои восемнадцать-девятнадцать лет все еще выглядела девочкой. Но с большим животом она казалась крупной, даже слишком. Несмотря на все свое мужество, она не могла скрыть страданий и ужаса. Пигмеи внесли ее в госпиталь и положили на кровать. Пат осмотрел Тиму, но не нашел никаких повреждений. Однако схватки прекратились, и все понимали, что это плохо.

Андоната, Ингола и несколько женщин-родственниц приготовились провести ночь в госпитале, на полу, в кабинете Пата, чтобы быть под рукой. Пат некоторое время рылся в своих шкафах, но понял, что с небольшим выбором препаратов и ограниченным набором инструментов мы ничего не сможем сделать и остается лишь положиться на милость природы. Часов в одиннадцать мы отправились спать. Проснувшись, я услышала разговор Пата с Андонатой. По-видимому, было около трех часов ночи. Пигмей-отец почти потерял разум от горя. — Старухи говорят, что надо сделать так, чтобы схватки начались снова, — говорил он. — Я сказал, чтобы они шли к ней. Но я знаю, Тима умрет.

Пат был уже одет. Я тоже быстро оделась и последовала за ним в госпиталь. Тимы там не оказалось. Мы нашли ее во дворе возле тропинки, ведущей к шоссе. Здесь ярко горел огромный костер, а вокруг бедной женщины толпилось полдюжины пигмеек. Тима сидела на бревне. Сзади стояла женщина и поддерживала ее, другая находилась перед ней и массировала ей живот. Тима испытывала сильную боль, но не кричала. Лишь раз у нее вырвался стон. По щекам ее катились слезы.

— Не можем ли мы чем-нибудь помочь? — спросила я Пата.