Кто бы мне тогда сказал, что я сама буду заниматься подобным? Усмехнувшись, и не обращая внимания на крики матери, которая, по всей видимости, уже всерьез забеспокоилась, я открыла кран и молча смотрела на то, как ванна быстро наполняется водой, бездумно поглаживая нагретый моим теплом тонкий нож.

– Керри! Немедленно открой, слышишь?! Что ты задумала, дрянная девчонка? Только посмей совершить какую - нибудь глупость, слышишь?! – дверь содрогнулась от ударов.

– Слышу – тихо отозвалась я, не заботясь о том, как мать сможет услышать меня за шумом воды.

Когда набралась уже половина, я решила, что больше мне и не нужно. Не снимая одежду я, как была в джинсах и светлой кофте с короткими рукавами, залезла в ванную и, опустив руку в воду, поднесла к ней нож. Дверь продолжала содрогаться от ударов, мать что – то кричала, но я так и не могла разобрать слов. В голове стало пусто и легко. Никакого страха я не испытывала. Да и какой может быть страх у того, кто так стремиться умереть? Наверное, у меня всегда был слабый инстинкт самосохранения, или же он стал таковым после неудавшегося утопления.

Помню, боль от пореза была довольно сильной. Вот только рука невольно вздрогнула от сильного удара в дверь и поэтому лезвие соскочило. Но желаемого я всё-таки добилась и теперь молча смотрела на то, как вода практически моментально окрашивается в красный цвет. Невольно на ум пришла мысль о том, что свои волосы я хотела покрасить точно в такой же, потому что у моей любимой диснеевской героини они были красными. А я всегда любила воду, хотя и не умела плавать.

Последнее, что я запомнила, перед тем как на меня накатила слабость, и я закрыла глаза, был страшный шум и мысль, что у меня, наконец – то получилось….

Очнулась я в палате интенсивной терапии. Растерянность сменилась абсолютным безразличием. Словно кто – то выключил свет, оставив меня в темной комнате. И я почему – то не хотела из этой комнаты уходить. В палату заходили врачи, потом родители, потом и врачи и родители….Они что – то говорили, говорили….Мать держала меня за руку, поглаживая холодными пальцами мое запястье, отец внимательно слушал врача. А я молчала. Молчала и смотрела в потолок, словно хотела увидеть все ответы мироздания. Увы, но их там не было. Впрочем, я не сильно расстроилась этому факту. В моей жизни никогда и ничего не происходит нормально или же просто так.

Если честно, не вижу смысла описывать то, как я лежала в больнице. Впрочем, расскажу про одну деталь, которая меня позабавила, но о которой я узнала уже после выписки. Родители никому не сказали о том, что я хотела покончить с собой. Даже врачам. Официальная версия произошедшего : я неосторожно порезалась ножом, когда помогала матери готовить ужин. Не знаю, поверили им или нет, но раз я до сих пор на свободе, а не в дурдоме, то по-видимому копать никто дальше не стал. Хотя после первого же «свидания» с мистером Ломаном, я уже пожалела о такой халатности врачей и социальных служб.

В общем, так и закончилась моя третья попытка. Если честно, то я, даже после двух месяцев, которые прошли после выписки и первой встречи с психотерапевтом не могу сказать, рада ли я такому исходу, или нет. Чтобы радоваться жизни, нужен хотя бы повод или мотивация на худой конец. У меня же нет ни повода, ни мотивации. У меня ничего нет. Я просто живу в подвешенном состоянии, автоматически выполняя необходимые действия, но при этом совершенно ничего не чувствую. Жалею ли я о том, что неоднократно хотела покончить с собой? Определенно нет. Более того, мне до сих пор кажется, что эти «ненормальные» планы никуда не ушли, и я просто жду действительно подходящего момента. Мистер Ломан считает подобное отношение к жизни болезнью, а Николь – благословлением.

Интересно, кто из них прав?»