На платформе, как подсолнечники поворачиваются в сторону солнца, повернулись в направлении ожидаемой электрички люди. Они ещё напоминали сурков, что встав на задние лапки всегда глядят одинаково. Ему некогда было проводить аналогии, но преследуемая и не понятая им жена их лихорадочно проводила. Из-за плеч и голов стоявших, которых она безжалостно раздвигала, летели к нему отчаянные её взгляды. Она хотела броситься к эскалатору второго выхода, но передумала, заколебалась и вдруг ринулась с платформы в тоннель, где ходили поезда. Кто-то из нестоявших спиной пассажиров, увидел и закричал. Загремел, заверещал, послал длинный гудок приближающийся поезд. Оттолкнув кричавшего, он спрыгнул с платформы следом за ней.

Рельсы гудели от напряжения давившего на них поезда, от множества поездов, что шли впереди, и множества, что настигали или ждали своей очереди сзади. Факел света из-за спины бросал гротескные тени от его фигуры и фигуры женщины перед ним. Она бросила куртку, достала пистолет. Теперь тень её руки заканчивалась смертоносным треугольником. Он лихорадочно думал, сняла ли она пистолет с предохранителя, пока не понял, конечно же, сняла, он её сам учил, как это делается. Первая пуля ударилась о стенку, отскочила и залязгала по рельсу, словно гальку бросили вдоль воды. Он прижался к тоннелю и чувствовал дрожь и пульсацию электрических кабелей. Выводок вспугнутых крыс прошуршал под ногами, и тут же раздался усиленный гул поезда. Машинист не расслышал крика единственного человека заметившего его прыжок, её прыжок не заметил никто. Машинист пустил электричку. Он и она, преследователь и беглец, прижались к тоннелю, желая распластаться, а то и раствориться в его стенах. Два глаза окон и шестиглазье фар раздвинули темноту, почва содрогнулась, цунами горячего воздуха под поршнем идущего поезда двинулось на них. Грязная длинная паутина высветилась и закачалась с боков и на потолке тоннеля, а за электричкой качались над опустевшей платформой круглые шары ламп. Поезд издал гудок и мимо него и неё понеслись вагоны с гражданскими солдатиками, сидевшими, стоявшими, вцепившимися в поручни не державшимися не за что, читавшими, бездумно галдевшими, болтавшими и не совершавшими ни чего, каждый из которых скорей ехал куда-то, имел цель, чем просто катался, но все вмести они неслись чёрт знает куда, в этот бред, что назывался конечной остановкой. При всей своей свободе воли ехавшие должны были либо где-то сойти, либо доехать до конечной. Если бы они не сделали ни того, ни другого, в конце дня их неминуемо выгнал бы дежурный по станции. Огонь окон вырывал из тьмы его и её лицо, и он думал, надо остановиться, я схожу с ума, а она? Поезд прошёл, и вот уже вторая пуля зашевелила волосы на его голове. « Ты сошла с ума! » - закричал он, бросаясь к ней и хватая воздетую вверх руку с пистолетом, и эхом ему отдалось: - « Я тебя ненавижу! Ненавижу! ». Горькая слюна той женщины, что он любил, обожгла ему лицо. Она истерически рыдала. Плач переходил в смех. Плечи, ключицы поднимались и опускались, будто она прыгала на детской скакалке тогда, когда ещё всё впереди. Он поднял брошенный пистолет, обнял её за плечи, она не сопротивлялась, повёл к выходу, но не к тому, первому, он стеснялся людей, видевших его прыжок в тоннель, если они не, не уехали, а к дальнему. Мимо проносились поезда. В них везли отрешённых, поражённых некоей духовной чумой человеков, лишённых восприятия, не замечающих идущих вдоль рельс людей, несомых в никуда безжалостной последовательностью времени.

Он выпрыгнул на платформу, протянул ей руку, вытащил её. К ним подошли, у него потребовали документы. Глаз видеокамеры над платформой фиксировал происходящее. Он показал удостоверение, их отпустили. Но на этом не закончилось.

Квартира была открыта, причём он не мог вспомнить, закрывал ли он её. Кто-то воспользовавшись их отсутствием, изуродовал мебель, разорвал снизу до верху обои, сорвал, бросил на пол шторы. Посередине исцарапанных большими когтями обоев в зале вызывающе распласталось с человеческий рост кровяное пятно, смешанное с шерстью и раздавленными внутренностями. Пахло мочой. Неуместившаяся, набранная через чур крупным шрифтом надпись « Чтобы ты зна…» выплывала и убегала с экрана компьютера. Он вошёл в спальню. На кровати, вытянув лапы, лежал убитый черный пудель. Жена за его спиной сильно, в голос зарыдала: « Теперь ты понимаешь! Теперь ты понимаешь! ». Входная дверь хлопнула, словно от сквозняка или кто-то выбежал из квартиры. Он бросился на лестничную клетку. Там было пусто. Грохоча и полязгивая вниз опувкася лифт. Он сбежал по ступенькам. Лифт открылся, из него вышла соседка с собакой. Не ответив на её приветствие, он выскочил во двор. Там тоже ничего подозрительного. Не загазовала и с бешеным визгом тормозов не унеслась прочь не одна машина. Он вернулся в подъезд, но лифт уже уехал и ему показалось, что он вечность стоит, ожидая, когда тот вернётся. Не дождавшись, перепрыгивая через две ступеньки, он побежал домой.

Жена опустилась на пол, сидела в неловкой позе, плечи ходили ходуном, слышалось утомлённое попискиванье, какое издаёт мышь под каблуком. Он сел перед ней на корточки, взяв за виски, ладонями развернул лицо. « Я боюсь!» - сказала она, снова зарыдав. Он тяжело вздохнул, ушёл к дверям, сорвал с антресолей спортивную сумку, понёс в спальню. Он поднял пуделя, тот быстро холодел, но ещё оставался мягким, похожим на спящего, а не мёртвого, положил его в сумку, пудель как раз уместился. Зажужжала молния. Край сорочки попал между зубцами. Он вырвал сорочку, оставив часть ткани в замке. « Ты уже не вернёшься?» - спросила жена. Он сгрёб выпачканную в кровь пуделя супружескую постель, бросил кучей в стиральную машину, включил. В мойке горой лежала немытая посуда. На столе стояли две жирные тарелки. Он набрал воды из-под крана, крупными глотками выпил из чайной чашки. Взвалил на плечи сумку с мёртвой собакой, направился к выходу, по дороге налетел на черенок садовых грабель, выпавших из стенного шкафа, выругался. « Оставишь меня?!» - спросила жена. «Закройся!» - бросил он, хлопнув дверью.

Он ехал в трамвае. Вокруг толкались люди, контролёры проверяли билеты. Никому не было дела, что у него за плечами труп. Он сошёл за Троицким мостом, решив закопать собаку, в скверике у Марсова поля.

В парке было достаточно многолюдно, и ему пришлось долго блуждать, делая вид, что гуляет. Впрочем, со стороны сомнительно сходил он за гуляющего: огромная спортивная сумка за плечами, блуждающий, озирающийся взгляд, обыкновенный в поисках добычи бомж, а то и похуже. Прогуливающиеся пожилые женщины старательно обходили его, потом смотрели вслед. Собаки рвали поводки, заливались бешеным лаем, чуя совместный его с дохлым пуделем запах. Без привязи и намордника поджарый доберман подскочил, встал на задние лапы и тщательно вынюхал сумку. Он замер, терпеливо ожидая, когда хозяин заберёт хозяин. Доберман жалобно завыл, отбежал, лёг жёлтым брюхом в подтаявшую прошлогоднюю листву. Владелец до побелевших пальцев натянул повод, чтобы заставить собаку встать. Оставшись, наконец, в обманчивом уединении, он достал из сумки маленькую садовую лопатку, принялся остервенело, торопясь пока никого нет, долбить промёрзлую землю. Почва подавалась плохо. За четверть часа он едва продвинулся на полметра. Ему чудились неопределённые силуэты за безлистными кустами. Вытащив мёртвую собаку, он положил её на край ямы, когда зазвонил мобильный.

– Да, я слушаю.

– Куда пропал? Тебе не дозвониться.

– Я сразу взял.

– Смотри, сразу!

Прижав плечом телефон к уху, он сбросил пуделя в яму. Орудуя лопатой, принялся быстро засыпать труп землёй и замороженными листьями.

– На Грибоедовском два трупа.… Лети пулей!

– Что там?

– Увидишь. Похоже на заказ.

Он закопал собаку, воткнул сверху лопатку. Мелькнула мысль, поставить крест или палку, чтобы заметить место. Он схватил ветку кустарника, попытался сломать. Ветка гнулась, расщепилась, облезая корой, на две части до середины, но не подавалась.

– Что там у тебя трещит? Жрёшь что ли?

– Нет.

Сзади шумел кустарник, кто-то приближался.

– В воскресенье на рыбалку едешь?

– Конечно.

– Не передумал?

– С чего?

– Мало ли что. Я поводки новые купил и мормышки классные.

Он встал. Из кустов вышли двое подростков. Они остановились, смотрели. Стряхнув землю, убрав лопатку, он пошёл с сумкой прочь. Оглянувшись, увидел, как подростки склонились над разрытой землёй. « Выроют пса, сволочи», - тупо подумал он.

До канала было рукой подать. Скорее добежать, чем ловить такси. Появился трамвай, он впрыгнул в него. Не садясь, держась за поручень, он всматривался в прохожих скользивших по тротуарам. Гул трамвая покрывал голоса, а он инстинктом ищейки, как в криминалистической фототеке, ловил лица, поворачивал в фас и профиль, выглядывая потерпевших, убийц, истцов и ответчиков. Но не только он, и они - марионетки, разноцветные самодвижущиеся куклы, инстинкт жизни которых заставляет жить, в беспросветной повседневности борьбы за поиск маленьких радостей. Умственная жвачка опять попыталась захватить его.