пламенной легенде бездомного художника, бежавшего от городской культуры в дебри

варварской природы острова Таити...

«Сквозь Мечту» — так назвал Поль Гоген, этот взыскательный и непримиримый

фантазер, первую главу своей книги.

Сквозь Мечту!..

Но неужто же путь мечтательства, очарованных скитаний и прихотливо

291

фантастических странствий, неужто же путь этот лежит там, вдали, через океанийские

острова, — лежит не примиренным с городской) Европой?

Неужто же действительно в городе не стало больше цветов?

Неужто в моторном канкане улицы, среди контор, казарм, кабаков, больниц и тюрем

смолкли весенние шелесты звонкопоющих душ, и Прекрасная Дама, лунная греза

поэта, растоптана на панелях городской проституткой?

И кто же прав из них — художник ли варвар, думавший оставить на берегах Европы

свою заледенелую в лучах электрического солнца душу и в фанатизме своем

бросившийся на путь далеких исканий будто бы потерянной нами тайны творческой

лжи, или художник дэнди, пустивший своего фанатика красоты в туманы лондонских

улиц?..

О, вы помните, еще так недавно бродил мечтатель по аллеям старых барских

усадьб, желтеющим осенней позолотой, — и не правда ли, царством его было царство

природы? И вот пришла эта шумно-блистательная городская культура, в стальной

паутине которой забилась недавно еще стихийная душа мира; что же сталось тогда с

мечтателем?

Он тоже перекочевал в город, и как странно было мечтателю в городе. Ведь он так

привык запрокидывать свои глаза в голубизну небес и в своей поэтической наивности

искал Прекрасную Даму в густолиственных чащах лесов и на берегах спокойно-

ласковых рек. И вдруг - сдавленность городских стен, судорожная поспешность,

истерическая деловитость улицы.

А вот мечтатель Достоевского одним из первых почувствовал себя как нельзя лучше

в городе; - он завязал какую-то необъяснимую дружбу с деловито бегущей улицей, он

вступил в таинственное общение с каменными мешками домов. Он познал поэзию

неприступных углов, мансард, где обитал, - углов, оторванных от мира, которые таятся

от дневного света и не знают солнечных лучей. Еще немного, и городской мечтатель

как улитка прирастет к городу, впитает в себя яд его, город сделает столицей своей и не

променяет ее на все великолепие царства природы.

Вот спускается он в закоптелые угарные подвалы городских кабаков и здесь, под

пьяные вульгарные звуки коверкливых органов, ищет уюта среди других отверженцев

улицы. И в такую-то обстановку попадает мечтатель и не попадает, а сам идет, идет по

собственному желанию, влекомый к дверям этого кабачка - кем?
– Прекрасной Дамой,

грезой поэта.

Помните как у Блока в «Незнакомке» поэт тоскует в пьяном угаре: «Вы послушайте

только. Бродить по улицам, ловить отрывки незнакомых слов. Потом прийти вот сюда и

рассказать свою душу подставному лицу.

И среди огня взоров... возникнет внезапно, как бы расцветет под голубым снегом —

одно лицо: единственно прекрасный лик Незнакомки».

И медленно пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

И веют древними поверьями Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями И в кольцах узкая рука.

И свою «Незнакомку» Блок приводит куда же? — да в городскую квартиру, быть

может даже в один из этажей городского небоскреба.

Звездная «странница по путям жизни, о которой тосковал мечтатель всех веков,

идет в большую гостиную комнату, ну, конечно же, ярко освещенную электрическими

лампами и, конечно, в общество молодых людей в безукоризненных смокингах, как

гласит ремарка блоковской пьесы.

292

Но ведь это все та же лесная фея, призывная спящая царевна; разве не ее прозрел

Поль Гоген в богине-дикарке с острова Таити, и разве не к ней, «к вечно безымянной,

странно так желанной, той, кого не знаю и узнать не рад», — стремится самый

современнейший из современных поэтов Игорь Северянин?