опушкой парка, переухабнув канаву, золотимся в раздольных травных шорохах, далеко-

далеко окольцованные лиловеющей щетиной лесов, манящих, стоухих и жутких.

Муравейники, эти идеалы социального благоденствия, эти трущобы буржуазной

сплоченности, эти гнойные язвы душистого тела монахини Земли, глумятся над

Фантазией, напоминают ей ее трагическую никчемность, — злят...

Действительно: это положительное бедствие — сесть и не думайте: все здешние

леса так и кишат муравьями, этими хвойными паразитами; в отчаяние приходил,

бранился...

А гулять я люблю длинно: верст 10—12; естественно, что захочется присесть, —

отдохнуть, понаблюдать.

Но разве возможно вместить в рамки письма все, что хочется?

У меня к Вам, Борис Дмитр<иевич>, просьба: пришлите, пожалуйста, отзыв из

«Б<иржевых> ведомостей» о «Предгрозьи», о котором Вы мне сообщали. Простите,

что беспокою, но для меня это занятно. Если же нельзя сделать вырезки, не будете ли

любезны — переписать; я буду Вам чрезвычайно признателен.

Кузнецову сегодня же вышлю книжки; спасибо за адрес.

Ваши книжки (2) я получил, прочитал, прочувствовал; видно, у Вас — хорошая и

чуткая душа. Мне понравились больше всего следующие пьесы: «В туманности»,

«Колыбельная», «Осенью» и др. Когда же пришлете детские мотивы? — интересуюсь.

Жму Вашу руку, желая Вам всего лазурного.

Вашей супруге — привет

Ваш Игорь

Р. Б.: Посылаю Вам «За струнной изгородью лиры».

3

15

июня 1911 г.

1911 г. VI, 15

Елизаветино, -

«Дылицы»

Дорогой Борис Дмитриевич!

Ваше грандиозное и вдохновенное письмо прочел запоем. Спасибо, что не ленитесь

писать.

Пишите и впредь: буду отвечать с наслаждением.

«Царевна Зоренька» — прелесть!

Несказйнная наивность и невинность; истая детскость; душистость. Вас, конечно,

обвинят в приторности, но я не нахожу в этой поэмке ничего нарочито сладкого.

Просто: это — сладкая поэма; я бы сказал: природный десерт. Упаси Бог: не

аляповатые торты, а, наприм<ер>, земляника лесная. Эта сладость ароматична и

41

уместна в данном случае. Вообще, это — лучшее Ваше произведение, которое я знаю.

Оно оригинально и своеобразно.

У Ал<ексея> Будищева есть поэма: «Царевич Май», которую Вы, вероятно, знаете.

Там имеются прекрасные стихи и рефрэны, но в общем она изуродована каким-то

отталкивающим и фальшивым налётом непроходимой пошлости и непростительного

шаржа. «Солнце одело панталоны...» — террор! ужас! Из всего Будищева я люблю

больше всего «Триумфатора», благодаря которому и ставлю автора в ряды интересных

поэтов. Затем — места из «Мая», но больше нигего.

Вы пишете о Бальмонте. Говоря откровенно, я не люблю ни Бальмонта, ни Брюсова,

ни В. Иванова, ни Блока, ни Кузмина. У каждого из них, верю и даже знаю, есть

удачные и хорошие стихи, но как поэтов я не люблю их по разным причинам.

Не люблю и многих стариков: Коринфского, Ушакова-Каплунов- ского, Щепкину-

Куперник, Allegro и друг<их>.

Равнодушен к сотням, каковы, напр<имер>: Вл. Лебедев, Голенищев-Кутузов,

Ратгауз, Вл. Ленский, разные Дудины и Разы.

Боготворю Мирру Лохвицкую, считая ее величайшей мировой поэтессой,

гениальной поэтессой.

Ее поэмы «На пути к Востоку», «Вандэлин» и «Бессмертная любовь» — шедевры

мировой поэзии, разумеется — прозеванные и критикой, и публикой. Если не строили

бы так много аэропланов, я ожидал бы с уверенностью, как через двадцать или около

этого лет - ее бы славословили. Утешаюсь одним: истинные ценители и теперь у нее

есть. Их мало, но они есть. Каждый поэт обязан иметь ее стихи. Затем: я очень люблю

Фофанова и Бодлэра. Лишь нравятся Гумилев, Эрен- бург, Бунин, Гофман Виктор,

Черубина де Габриак, Тэффи. Но... пора кончать. С грустью кладу перо, ожидая от Вас

милых Ваших писем.

Передайте мой привет жене Вашей.