Она показала рукой на серую дорогу, скрывающуюся в дали чащи бархатной зелени…

— А зачем вы искали полк?

Девушка смутилась:

— Мне нужен один человек. Да вы его знаете. Мы так неожиданно расстались, что даже не успели обменяться адресами.

«Ищет Володю», — догадался я и вспомнил высоту 262,0 за рекой Раба.

— Погиб Володя.

Плечи девушки разом поникли, губы вздрогнули.

— Когда?

— Двадцать восьмого марта, у границы Австрии.

— Извините меня, — проговорила она. — Я ведь так ждала…

Что она ждала — девушка не сказала. Повернулась и медленно пошла по дороге.

А потом мимо батальона плелась длинная колонна пленных гитлеровцев. Они шли строем, шеренга за шеренгой, хмуро посматривая в нашу сторону.

Впереди с автоматом шел солдат-конвоир в вылинявшей и просоленной от пота гимнастерке. Пилотка лихо сбита на макушку, на ней сверкает красная звездочка, звенят медали. Лицо солдата строго, но сквозь строгость так и рвется радость, и кажется, что вот-вот его лицо расплывется в широченной улыбке. Но он оборачивается и строго командует:

— Шнель, шнель! Что ползете, как черепахи!

Худой долговязый гитлеровец с погонами обер-лейтенанта втянул голову в плечи. Встретившись со мной взглядом, виновато прохрипел:

— Гитлер капут!

Утром во двор, где разместился штаб нашего батальона, пришли люди. Впереди шел, опираясь на трость, старик в шляпе. Небольшого роста, с глубоко впавшими глазами, рыжеватой щетиной на носатом лице, он напоминал гнома. За ним женщина с ребенком на руках и мальчишка лет десяти. Подойдя к капитану Третьякову, старик поклонился и заговорил.

— Он говорит, — перевел солдат, — что в лесу за селением сто человек немцев, цивильных. Они покинули свои места, но теперь готовы вернуться назад. Все они голодны, некоторые не ели два дня.

Капитан Третьяков смотрел на старика-немца, на женщину с грудным ребенком, на мальчишку, который напоминал его собственного сына. Перед ним стояли несчастные люди.

— Артемьев! — обратился он к сержанту. — Вызвать повара!

Повар в белом колпаке и сомнительной свежести куртке молча выслушал приказ капитана накормить людей.

— Да за какую милость их кормить, товарищ капитан? Ведь это немцы! Они нас кормили?

— Прекратить! Мы что, воевали со стариками? Или, может быть, виновата женщина с ребенком? Или мальчишка? Понимать надо!

— Понял, — хмуро ответил повар. — Только странно все как-то… Щи сварить или кашу?

— Решай сам. Готовь, что быстрей. Люди голодны.

— Кашей я их накормлю, товарищ капитан. Солдатская каша враз силы восстановит.

Во всех городах и селениях народ ликовал. Нашим солдатам невозможно было пройти. Их обнимали, целовали, угощали.

— Русские! Братушки! Други! — неслось со всех сторон.

У закусочных и харчевен слышались бойкие звуки русской «Катюши». Это была самая популярная песня.

В Европе установился мир. Европа ликовала…

Немало лет прошло с той поры, а Володю Порубилкина я забыть не могу. Получаю от его Татьяны письма. Первое письмо пришло вскоре после публикации моей повести в журнале «Звезда».

«Спасибо, что не забыли самого близкого для меня человека, спасибо, что так хорошо вспомнили о нем. Такая большая жизнь прошла! Столько пережито!.. Радости и горя было хоть отбавляй. О Володе я могу говорить день и ночь. Он в моем сердце до сих пор. Хотела съездить на его могилу в Кенез, но не удалось. Моя мечта осталась неосуществимой… Сын Володи уже взрослый, работает радиооператором на аэродроме. У него сын. Назвали в честь деда Владимиром. Чудный мальчик!

Я работаю музыкальным руководителем в детском саду…»

А совсем недавно позвонил по телефону мой давний приятель, служивший после войны в венской дивизии.

— На днях возвратился из Австрии. Был в местах, где воевала наша дивизия. Посетил братскую могилу гвардейцев. Она в предгорье Альп, неподалеку от Винер-Нойштадта. Может, помнишь?

— Нет, не помню. Да разве упомнишь все места захоронений? Они остались на всем нашем пути.

Разговор взволновал. Вспомнились и Володя Порубилкин, и командир роты лейтенант Аршуткин, и отважный наводчик противотанковой пушки, который говорил, что ствол у его пушки длинный, а жизнь наводчика короткая.

Под Веной похоронили и капитана-артиллериста Середу, дивизион которого часто придавался нашему батальону, и отважного нашего комбата Николая Белоусова. Навечно в памяти остался любимый генерал Блажевич…

Встреча с давним приятелем, побывавшим в Австрии, состоялась. Он молча расстегнул портфель и протянул мне перевязанный гвардейской лентой пакет.

— Что это? — спросил я.

— Земля. С той самой высоты, где братская могила.

Сухая, с рыжеватыми вкраплениями песка, земля легко просыпалась меж пальцев, оставляя на них пылинки. Признаться, не верилось, что на ней растет, как и у нас на Дону, бойкая виноградная лоза или золотая пшеница.