гих селах Винничины, и везде крестьяне находили воззвание подпольной парторганизации «Смерть не- мецким оккупантам!» Воззвание разоблачало гнус- ность нового немецкого земельного закона, только что опубликованного рейхоминистром для восточных областей Альфредом Розенбергом. 2. (Из дневника Григория Кочубея) 5 октября 1942 года. Познакомился с Дмитрием Л., руководителем новой группы. Это уже тринадцатая по счету группа в нашей парторганизации. Дмитрий мне нравится. Но он слишком горяч. Придется не- много сдерживать. Встреча с ним состоялась в домике на окраине города. Дмитрий прикинулся больным, и я пришел к нему под видом врача. Договорились с Дмитрием, что его группа и в дальнейшем будет освобождать военнопленных. Я по- советовал ему продумать какой-нибудь новый спо- соб. Махорка, так сказать, выдохлась. Прошел уже год с тех пор, как я в оккупирован- ном Киеве. Часто задаю себе вопрос: достаточно ли того, что делаем? Ведь мы теперь не те, какими были осенью 1941 года. Сами немцы нас многому «научи- ли». Смело ходим по улицам и днем и ночью. Не ус- пеют оккупанты установить новую форму документа, изменить нарукавную повязку, как все это уже имеется и у нас. Если бояться гитлеровцев, послушно выполнять все их распоряжения и приказы, то лучше живым лечь в могилу. Даже за то, что держишь дома голу- бей, они угрожают расстрелом. Если выловишь в Днепре леща длиннее 20 сантиметров—расстрел, не зарегистрируешься на бирже труда — расстрел. Рас- стрел, расстрел... Как-то сорвал со столба один из самых страшных приказов оккупантов. Когда вер- нутся наши, отдам его органам, которые будут су- дить фашистских преступников. Один этот приказ — смертный приговор для них: «Всем евреям города Киева и его окрестностей ровно в 8 часов утра 29 сен- 92

тября явиться на улицу Мельника, взяв с собой цен- ные вещи, теплую одежду и белье. Кто не явится — будет расстрелян». Все они, около ста тысяч женщин, стариков, детей, явились, и их всех расстреляли. Нет, не всех. Недавно был у Станислава. Меня впустила в дом маленькая женщина с белокурой косой. Поразили ее глаза — большие, темные, кажется, в них застыл ужас. Потом я все узнал. Ее зовут Муся Чернишенко, она — жена Станислава. Как странно свела их судьба! 29 сентября семнадцатилетняя Муся (тогда она зва- лась Евой), которую война забросила со старушкой матерью в Киев, брела со всеми в Бабий Яр... Стани- слав каким-то чудом вырвал девушку из этого страшного потока обреченных людей. Часто думаю: плохо, что меня не было 29 сен- тября в Киеве. Мы бы подняли на спасение несчаст- ных всех товарищей-подпольщиков. Теперь окку- пантам не удалось бы так подло обмануть киевлян. Наши листовки разоблачают преступные действия фашистов. Да и мы не щадим проклятых гитлеровцев. Не помню, писал ли уже о группе в Крутах. Сме- лые люди собрались там. Недавно старый врач П. подсыпал белены в самогон, который потом выпили фашистские солдаты, расквартированные в сельской школе. Солдаты совершенно обалдели от белены. Не- которые из них распрощались с жизнью. 3. Может быть, в то время, когда Григорий Кочубей писал в своем дневнике о докторе Помазе, в Крутах случилось несчастье: гестаповцы арестовали Алек- сандра Березнева, отвезли его в Нежин и там рас- стреляли во дворе городской тюрьмы. Беда эта потрясла семью. Иван Васильевич Помаз не выходил из своего кабинета. Часами плакала Анна Тимофеевна. Притихли девочки Леля и Надя... Но друзья-подпольщики не дали им долго преда- ваться горю. Черепанов и Ткачев привезли листовки. Помаз спрятал их у себя в кабинете под полом. За ними должен был прийти Василий Филоненко. 93

— Не горевать надо, а мстить,— сказал Ткачев. Гитлеровцы во все горло орут по радио и шумят в газетах, что большевикам конец, что фашистские войска захватили все Поволжье, что через месяц- другой они будут в Москве, на Урале... Листовки, которые привезли товарищи, разобла- чали эту ложь. Надо как можно скорее разнести ли- стовки по селам, чтобы люди узнали правду и де- лали все для приближения полной победы Красной Армии. ...В дверь осторожно постучали. Филоненко? Раз, два... Нет, чужой! — Папа, немцы! — крикнула в страхе Леля. Врач надел белый халат и пошел открывать дверь. На крыльце стояли два солдата. — Гутен абенд, пан! — сказал один. — Пожалуйста, заходите! — врач указал рукой на кабинет и спросил: —На что жалуетесь? Солдаты стояли посреди комнаты и смущенно мяли в руках шапки. — На что жалуемся? — переспросил наконец вто- рой солдат на русском языке.— Нет, господин док- тор, мы не больны. С улицы через окно увидели, что у вас много книг. Хочется почитать. Найдется у вас Горький, Толстой, Шолохов? «Хитрите, проклятые!» — подумал доктор и уста- ло провел рукой по седой голове. — Есть у меня книги.— Он достал с полки томик «Поднятой целины». — Благодарим,— и солдаты направились к двери. В сенях тот, который говорил по-русски, остано- вился. — Мы не немцы. Из Югославии. Поняли? — Понял, понял. Иван Васильевич торопливо запер за ними дверь, закрыл окно. После этого он отвернул ковер, при- поднял с полу доску и достал из тайника листовки. Что с ними делать? Сжечь? Жалко. Как трудно было Черепанову и Ткачеву привезти эти листовки сюда. А сколько там, в Киеве, люди мучились, жизнью рисковали, пока напечатали их! Сколько сер- дец ждут этих листовок, вселяющих веру в победу, 94

в торжество правого дела! Нет, уничтожать листовки нельзя. Надо их немедленно унести из дому. Но куда? К деду Романенко на хутор Красный Остер. Ничего, что поздно и что далеко. Никто не удивится, увидев Ивана Васильевича бредущим со своим хорошо всем знакомым порыжевшим от времени докторским сак- вояжиком. Кто бы догадался, что среди инструмен- тов и лекарств на этот раз в саквояжике — антифа- шистские листовки? Впрочем, ведь это тоже лекар- ство— и сильнодействующее! Дом колхозника Федора Романенко, что на опушке за хутором Красный Остер,— партизанская явка. Лучшего проводника в партизанские отряды, чем Федор, не сыскать. Куда бы ни перебазировались партизаны, Романенко их находил. Дремучие Ичнян- ские леса для него точно дом родной. У Федора ча- сто бывают люди из отряда. Так что, если оставить листовки у Федора, он найдет способ передать их Василию Филоненко. Заодно доктор попросит Фе- дора предупредить Василия, чтобы тот был осторож- нее, когда пойдет в Круты, ибо с чего это вдруг немцы решили ходить к врачу за книжками? Эта история со странными любителями советской литературы очень взволновала и обеспокоила Ивана Васильевича. До сих пор немцы вроде бы доверяли ему. Особенно возрос в их глазах авторитет доктора Помаза, когда комендант узнал, что отец Анны Ти- мофеевны был царским жандармом, а муж ее сестры Любови в 1937 году арестован органами Советской власти как враг народа. Расстрел Александра Берез- нева не изменил как будто отношения властей к док- тору; комендант даже высказал Ивану Васильевичу сочувствие, полагая, что произошла ошибка. «Война, бывает, бывает...» — объяснил он доктору. Справки о тяжелых заболеваниях, которые выда- вал Иван Васильевич абсолютно здоровым жителям Крутов и окрестных сел, не вызывали до сих пор у властей сомнения. — К чему вам в прекрасной Германии больные и инвалиды,— говорил доктор коменданту, и тот одобрительно кивал головой. Неужели комендант вдруг что-то заметил, в чем- 95

то заподозрил врача? А может быть, кто-то выдал Помаза, так же как и Александра Березнева? Дорога лежала через лес. Октябрь позолотил де- ревья. Нежная, почти совсем прозрачная, желтоватая листва кружила в воздухе, ложилась под ноги док- тору чудесным ковром. Осень в том году выдалась поистине золотая. Казалось, солнце, пожалев эту ограбленную и оскверненную врагом землю, хочет согреть ее своим щедрым теплом. Птицы еще не уле- тали. Они наполняли лес веселым щебетанием, своей суетливой жизнью. Но Иван Васильевич не замечал красоты осеннего леса. Он спешил... Доктору посчастливилось. Федор как раз соби- рался в лес. Стало быть, завтра утром Василий Фи- лоненко будет знать о солдатах-книголюбах. 4. Володя Ананьев и Никита Сорока давно уже ни- кого, кроме Веры Давыдовны, не видят. С утра до ночи, не разгибая спины, работают они в типографии. Когда в подземелье становится совсем душно и ке- росиновая лампа начинает мигать и гаснуть, они вылезают из-под земли, чтобы в буквальном смысле этого слова перевести дыхание. «Подземные братья» бросаются на пристроенные к стене сарая деревянные нары и жадно глотают живительный ночной воздух. Хочется есть, спать, но еще больше — глубже вды- хать животворный кислород. — Хватит! Неужели не надышались? — шепчет Вера Давыдовна, и Володя с Никитой послушно бе- гут в хату, которую они шутливо называют «на- гора». — Поужинайте чем бог послал и поспите. Поздно уже. Улягутся хлопцы, Вера Давыдовна дунет на коп- тилку, и комната провалится в черную пропасть. Заснуть бы и ей, но не спится. Вот уже семь меся- цев тянется эта полная опасностей и тревог жизнь. Утром ребята спустятся под землю, а ей предстоит с опасным грузом отправиться на Владимирский ры- нок, чтобы встретиться с Оксаной Федоровной Тим- ченко. 96

Несколько листовок они в базарной суете кому в корзину сунут, кому просто под ноги бросят. А когда на рынке начинается разговор о листовках, они со своими ведрами переходят «торговать» на другой базар. Заснуть бы, чтобы голова хоть немного отдох- нула от разных мыслей. Ребята крепко спят: бед- няжки, наработались за день. Вчера Кочубей пору- чил им очень ответственную работу: подделать про- дуктовые карточки. Страшно голодают киевляне, и Руководящий центр задумал приготовить детям праздничные подарки: приближается 7 ноября. В предпраздничные дни у Кочубея особенно много хлопот. Сегодня в 9 часов утра около университета его будет ждать Михаил Демьяненко. Кочубей торо- пится, чтобы поспеть вовремя. От Брест-Литовского шоссе, где он теперь живет, до университета путь не малый. Вдруг до него донесся крик — пронзительный, страшный. Потом показались бегущие люди. Облава! Комендант Киева объявил, что в ближайшие дни город должен дать для отправки в Германию 7 ты- сяч рабочих. Киевляне хорошо знают, что такое «немецкий рай», и скрываются по чердакам, в погре- бах, удирают в села. На улицах теперь почти не встретишь молодого человека. Но и пожилым не легче. Петр Леонтьевич Тимченко рассказал, как за отказ поехать в Германию эсэсовцы на глазах жены и детей живьем закопали в землю одного че- ловека. ...А люди убегали, скрывались в подъездах, забе- гали во дворы. Кочубей уверенно шел своей дорогой: в кармане у него надежный аусвайс, выданный Главным железнодорожным управлением на имя Константина Иевлева, запрещающий каким бы то ни было учреждениям забирать его на другую работу. Вот почему Кочубей был так спокоен. К нему под- скочил мотоциклист с фашистским пауком на ру- каве: — Документ! — Пожалуйста,— Кочубей медленно вытащил из кармана удостоверение. 97

М. Д. Демьяненко (Фото 1964 г.) Должно быть, сам шеф Главного желез- нодорожного управле- ния, подпись которого стояла на удостовере- нии, не заметил бы, что это фальшивка,— так искусно изготовил его Володя Ананьев. Лишь бы только геста- повец не вздумал обы- скивать Кочубея. В его кармане два наряда на муку и масло для воинской части. Днем он должен встретить- ся с Оксаной Федоров- ной Тимченко и пере- дать ей эти наряды. Володя Ананьев сде- лает в типографии точь-в-точь такие же, а люди из группы Ана- толия Лазебного полу- чат по ним продукты. Фашист спешил, он быстро отпустил Кочубея. Григорий пересек мосто- вую. Сердце сжала боль: полицаи вели по дороге человек пять. Им не удалось скрыться. Сейчас бедо- лаг погонят на биржу труда, а оттуда в эшелон — в Германию, на каторгу. И кто знает, кому из них посчастливится еще увидеть родной Киев, Днепр... Кочубей ускорил шаг. Он представил себе, что творилось на бирже труда, куда со всех концов го- рода сгоняют жертвы облавы. Никак не удается Центру устроить на бирже труда своего человека после того, как пришлось убрать оттуда Машу Ом- шанскую. И хотя Кочубею кажется (он наблюдает за этим учреждением), что на бирже действуют дру- гие подпольщики, тем не менее хотелось бы иметь там и своего человека. Около университета Кочубей увидел Михаила, который внимательно читал объявление, вывешенное на дереве.

— Добрый день, пан Михаил! — нарочито громко и весело приветствовал Кочубей друга. — Мое почтеньице, дорогой пан! Как себя чув- ствуете? — обрадовался Демьяненко. Они направились к памятнику Шевченко. Сегодня выдался солнечный, погожий день. Можно посидеть на скамейке, около бронзового Тараса, поговорить. А разговор у секретаря парторганизации со своим заместителем важный. — Побывай, Михаил, в Дарнице, Нежине, Крутах, Плесках. Пускай твои люди немедленно начинают готовить подарки к празднику Октября семьям фрон- товиков и партизан. Разыщи Кирилла Ткачева. Надо достать сахар. У него связи с Носовским сахарным заводом. Напомни товарищам, чтобы в эти дни они еще больше досаждали немцам. Пускай проклятые почувствуют, что советские люди отмечают свой праздник. ...Тихий осенний вечер упал на пустынные улицы Киева, когда в маленький домик на Брест-Литовском шоссе, где жила одинокая бабушка Лукия, вернулся усталый Кочубей. Набегался за день, наволновался, да и маковой росинки во рту не было. Зато начато еще одно большое партийное дело. Завтра десятки смельчаков начнут выполнять новое задание под- польной организации. Праздник будет! До войны Иван Васильевич Возненко был учи- телем истории. Но ни один из его учеников, вероятно, не узнал бы сейчас в этом длинноусом служащем «Заготзерно» своего любимого преподавателя. Как-то днем возле пункта «Заготзерно» остано- вился не немецкий грузовик, а видавший виды ста- ренький крестьянский воз. С него, кряхтя, слез ста- ричок в поношенной свитке и, тяжело опираясь на палку, прошел в контору. Иван Васильевич пробурчал: — А почему двери не закрываешь? Не лето... Старичок засунул за пояс шапку и шмыгнул но- сом: — Простите, господин! — и добавил шепотом,— 49, мост, коридор. 99