— Презренная тварь! — закричал он на меня яростным, оглушающим голосом, — как ты смела опорочить честь мою! Кто кроме нерассудительной жены моей поверит тебе в твоих рассказах? Преступница! Ты думала скрыть злодеяние свое, свалив его на меня. Унижусь ли я до такой подлости? Я знаю, с кем ты… Но я тебе докажу, что значит оскорбить меня, истощу все муки, какие только изобрести могу.

Выговорив сие, он схватил претолстую палку и хотел ею поразить меня. Но госпожа моя стала между мною и им и сказала ему с неустрашимым видом: "Ты не можешь ударить ее, не убив наперед до смерти меня".

Видя невозможность исполнить зверское намерение свое, он убежал от нас, как бешеный.

С сего времени благодетельница моя не отлучалась от меня ни на минуту. Но увы! скоро лишилась я и сей защиты. Скоропостижная смерть пресекла дни ее, а с ними вместе и надежду мою, что когда-нибудь гневная судьба утолится и перестанет гнать меня.

Гонитель мой, оплакивая смерть супруги своей, казался несколько ко мне поблагосклоннее, дели по крайней мере не столько был зол, как прежде. Я подумала, что он несколько посовестился и сжалился над моими несчастиями; но сия тишина его ничто иное значила, как навое покушение на честь мою. Он начал от меня требовать, чтобы я, ежели не желаю совершенной себе погибели, согласилась на беззаконное с ним сожительство. Я с ужасом отвергла сие предложение, сказав, что в тысячу крат скорее соглашусь умереть, нежели беззаконно разделять с ним ложе его.

— Нет! ты не умрешь, — сказал он с адскою усмешкою; — ты будешь жить — и жить для того, чтобы поминутно оплакивать, учиненное тобою преступление и раскаиваться в оказанном мне презрении.

Выговорив сие, он ушел, и я с тех пор не видала его более. На другой день к матери моей пришел управитель и объявил мне господское приказание (ибо я по смерти благодетельницы моей получила позволение перейти жить к матери, однако ж под строжайшим присмотром, так, что никуда ни шаг нельзя было выйти), чтобы я в ту же минуту села с ним в повозку и ехала в сие село. Мать моя не знала, к чему клонилось сие приказание; однако ж уверена будучи в явной немилости господина своего, пошла было к нему с просьбою; но ее не допустили. И так я принуждена была повиноваться воле господской и отправиться в село, не зная сама, зачем. Но, о Боже мой! Какой ужас овладел мною, когда меня силою втащили в церковь, поставили пред алтарем и страшными угрозами вынудили из меня пагубную клятву, или, лучше сказать, сами поклялись вместо меня в вечной любви и верности к сему крестьянину. (Это тот самой урод, которого я описал выше). По окончании сего ужасного для меня обряда, сняли с меня бывшее на мне платье и надели сие изодранное рубище, соответствующее теперешнему состоянию моему".

В продолжение сего разговора все бывшие крестьяне один по одному вышли, потому что им история ее была известна. Осталась одна мать ее, да глухо-уродливое чучело, муж ее. Проговорив последние слова, она пристально посмотрела мне в глаза и казалось читала в них чувствия жалости, томящие сердце мое.

" Ваш вид внушает в меня полную к вам доверенность, — сказала она. — Одно это несчастие не могло бы так сильно поколебать душу мою; некоторый посторонние обстоятельства увеличивают его до такой степени, что я совершенно не в силах ему противиться. Ах! Могу ли без оскорбления чести твоей наименовать тебя, отрада души моей и источник лютейших мучений! За два года перед сим был по некоторому делу в доме благодетельницы моей один молодой офицер, человек чувствительной, благородной, нежной. Он увидел меня и полюбил страстно. Я увидела его, и полюбила. Точно как мы друг для друга рождены. Он, зная горячую ко мне любовь благодетельницы моей, вынудил из меня клятву во взаимной любви — любви вечной. Расставаясь со мною, он неутешно плакал, а я еще более. Он утешал меня, обещаясь через два года с половиной возвратиться назад, увидеться со мною, и увидеться с тем, чтобы никогда более не разлучаться. Но сердца наши видно предчувствовали разлуку вечную. Мы оба утешали друг друга и оба терзались жесточайшею горестью. Теперь он далеко, сама не знаю где. Ах! Если бы он был здесь! Но что я говорю, несчастная! К чему бы это послужило, если не к совершенному изнеможению моему под тяжким бременем несчастия! Его жестокая скорбь сразит меня. Но могу ли я и надеяться, что он не презрит меня, узнав о моем бесчестии? Узы брака неразрывны, вечны. Лишившись надежды, я не лишалась надежды любви, любви пламенной. Отчаяние будет первою моею отрадою, мучения удовольствием, смерть успокоением.

Говоря слова сии, она была в совершенном наступлении. Наконец чувствия нежности овладели сердцем ее, потоки горчайших слез пролились из очей ее.

" Великодушный незнакомец! — сказала она несколько поуспокоившись, может быть по какому-нибудь случаю вы увидидете когда-нибудь друга моего, друга сердечного, незабвенного. — Тут сказала она мне имя его. — Скажите ему о моем мучении; попросите его от меня, чтобы он, ежели может, позабыл меня. Скажите ему, что вы знаете, что видели и слышали. Прибавьте, что я буду услаждаться и вместе мучиться всеминутным об нем воспоминанием; что желаю себе скорой смерти для того, чтобы встретить его в вечности с распростертыми объятиями."

Я хотел сказать ей кое-что в утешение; но стеснен будучи горестью, не мог выговорить ни одного слова. — В молчании вынув из кармана сто рублей и отдав их полумертвой матери ее, не медля, пошел вон, сказав: "Прости, несчастная красавица! Я постараюсь отыскать друга твоего и сказать ему, что ты его достойна".

Но она не слыхала последних слов моих; потому что какой-то странный сон, похожий более на обморок, сомкнул вежды ее.

Наискорейшим образом удалился я из сего селения, думая тем избавиться от сердечной грусти; но она преследует меня всюду. Нечастная красавица с слезами на глазах, с отчаянием в сердце представляется мыслям моим наяву и во сне, разговаривает со мною о своей несносной муке и о сердечном друге своем. О Боже! Попустит ли правосудие и благость Твоя сему прекраснейшему, безвинному творению, служащему образцом непорочности, украшением природы, совершенно погибнуть, и погибнуть наижесточайшим образом?

Признаюсь, любезный друг, охоты к путешествию, сколько она ни была велика, теперь во мне очень мало. — Ежели часто будут встречаться подобные сему случаи, то не премину, бросив все, убраться поскорее домой. Не устоит и каменное сердце, видя таковые примеры бесчеловечия; видя несчастных, и не имея возможности облегчить несносную их участь! Прости.

Вчера по вечеру прибыл я в город, откуда по известному тебе делу не надеюсь скоро отправиться. Следовательно я буду иметь довольно случаев писать к тебе о здешних новостях. На первой раз скажу тебе за новость то, что я остановился в доме господина Н. общего нашего знакомца. Во время моего приезда у него было довольное количество гостей. И я хоть незваный, но гость. В. Н. рекомендовал меня как можно лучше приятелям своим и просил их, чтобы они меня полюбили. Отблагодарив как должно хозяина за сделанную мне учтивость, я сел на одно незанятое место и поглядывал на веселых гостей, не вступая ни с одним из них в разговор, потому что ни один из них не был мне знаком.