— Так ваша милость кто же? — спросил он, несколько подбодряясь.

Я дал ему в коротких словах знать о себе.

— Ах! батюшка! как ты нас напугал! — вскричал он: мы думали, что ты тот самый, который приедет к нам с барином нашим. Теперь с нас как гора какая свалилась.
–

Потом, обращаясь к товарищам, продолжал, — еще таки, братцы, Господь до нас милостив! Еще таки хоть денек, хоть часок, хоть минуточку побудем мы вместе с детьми

своими, друзьями и братьями.

Я. Как зовут вашего барина?

Ст. Н. М. Я. Вы не знаете его?

Я. Нет! Да почему он вам так страшен?

Ст. Да так-то, батюшка! страшен, что как вздумаешь про него, так волосы дыбом становятся. Десять лет, как мы ему достались в руки; десять лет он гнетет нас страшными налогами, десять лет сосет кровь нашу. Работаем и день и ночь — а все на него. Он же последний кусок ото рту отнимает у нас. Да уж добро бы хоть жил он, как люди-то: а то в дому у него собаки нечем выманить. Хоть бы денек когда вздохнули, хоть бы на минуту кручина отвязалась от нас. И не знаем, что такое за радость; поглядим на добрых-то людей, так и Господи тошно! Живут, как милой свет — только тешатся. А у нас ложишься плачешь; встаешь — опять за то же.

Я. И при всем том он беден?

Ст. Беден, батюшка! Как Ирха. — Умком-то, вишь ты, ветрен. — Бегуны, псовая охота — да уж вот больно, картежная та игра смутила его! Проигравшись кругом, до последней нитки, вздумал знать за ум схватиться: хочется, видно, долги-то кое-кому заплатить: так по зиме то пятнадцать человек продал в рекруты. А ныне поднялся на новые фигли: всех до одного молодых-то ребят перехватал, сковал в железы — да и карауль мы же деток-то своих!

Я. Что же он намерен с ними сделать?

Ст. Продает какому-то фабриканту.

Я. Как зовут этого фабриканта?

Ст. Не знаем; слышали только, что он живет отсюда тысячи за три верст — там где-то неподалеку от каторги — и держит суконную фабрику. С ним-то барин наш ныне или завтра обещался приехать к нам.

Я. И разлучить вас навсегда с детьми вашими?

Ст. Навсегда… Навсегда… Навеки!

Заговорившись со мной, они, казалось, несколько позабыли горесть свою; но последние слова напомнили им о ней, и она поразила их с большею против прежнего жестокостью. — Они так сильно смутились, что, казалось, были совершенно вне себя.

Дав время несколько поутишиться первому жестокому движению, спросил я их: не можете ли вы как-нибудь пособить горю своему?

Ст. Как бы могли, так бы не стали доводить себя до такой напасти!

Я. Не в состоянии ли вы, как говорится, хоть себя урвавши оплатить долги его?

Ст. Мы бы последние с себя рубашки продали, да и головы-то свои закабалили: но все не того коштует. А хоть бы мы, примером, и заплатили, он через неделю наживет долгов еще больше. Тогда что будешь делать?

Я. По крайней мере вы можете просить его, чтобы он позволил вам самим выбрать для себя господина, которой бы вас купил у него.

Ст. Такой ли у него обычай, батюшка! Дастся ли он на подл лад: как что задумал, то и будь по его. Мало ли мы просили его и об этом!

Я. Что же он вам сказал?

Ст. Вот что! "Ваше дело молчать и делать то, что я приказываю; а я приказываю то, что мне хочется, или сию же минуту палок… плетей!.. Спину мягче брюха сделаю"!

Я. Видно ой мало знает Бога?

Ст. Какой, батюшка, Бог! Он и знать не знает, что за Бог. У меня-таки было два сына, молодец молодца чище. Я любовался, глядя на них. А теперь обоих не стало. Одного по зиме продал в рекруты, а другого продает теперь. Жена недавно померла с печали. Да вечная ей память! Теперь умирать же бы… А и похоронить-то нечем. — Я остаюсь без всякого призрения — с одной нищетой, бессилием и тоскою. Не токмо что работать, и по миру-то ходить мочи нет. Ах! если бы Господь услышал молитву мою, да прибрал меня поскорее!

Говоря слова сии, он устремил взор свой на небо. Слезы были спутниками сердечной молитвы его.

Я. Добрый старик! Ни одна слеза твоя не пропадет понапрасну: они со временем все соберутся в один состав, превратятся в пламень и будут пожирать сердце виновника горестей твоих. Ты и теперь несчастлив, но еще в тысячу крат будешь несчастливее, если станешь воображать себя нечастным. Бог по испытании твердости твоей, может быть, успокоит старость твою.

Ст. Я желаю, чтобы он успокоил меня в гробе.