Тут Кейтон вдруг вздрогнул, словно проснулся. Его, оказывается, окликали.

– Кейтон! Господи, что ты там делаешь?
– голос Остина Роуэна прозвучал странно глухо под низкими деревянными потолочными стропилами лавки букиниста.
– Тебе же сейчас на голову тома посыпятся....

Кейтон и вправду оперся на полку, на самом верху которой громоздились тяжелые тома историков. Он осторожно выбрался из-под них, отряхивая пыль с сюртука.

– Напугал ты меня...

Роуэн твердо отрёкся от обвинений, заявив, что даже не думал никого пугать. Внимательно просмотрел пачку томов, уже отобранных сокурсником, с удивлением обнаружив там труды отцов Церкви.

– А мне казалось, ты далёк от этого...
– спокойно проронил он.

Кейтон, довольный находками, был благодушен и незлобив, как агнец.

– Почему же? Поколение за поколением церковь врачевала человечество, несла весть о жестокости жизни, но призывала считать страдания, обиды, тяготы и удары судьбы искупительной жертвой Господу, находила чудные слова утешения и надежды...

– Ну, а это?
– Остин ткнул пальцем в том Шопенгауэра 1819 года, тоже найденный Кейтоном в развалах.

Энселм пожал плечами.

– Шопенгауэр, как и церковь, исходит из того, что жизнь гнусна и несправедлива. Он, как и Фома Кемпийский, горько восклицает: "Что за несчастье - земная жизнь!", проповедует одиночество и нищету духа, говоря, как бы ни складывалась жизнь человека, он будет несчастным: ибо от бедности - горе и боль, а от богатства - непроходимая скука. Он не придумывает никакой панацеи, не пытается смягчить боль... Он не пытается никого лечить, не предлагает никаких снадобий, но его учение о пессимизме - утешение умов избранных, душ возвышенных. Учение это предостерегает от иллюзий, советуя питать как можно меньше надежд и почитать себя счастливцем уже потому, что вам нечаянно не свалился на голову кирпич...

Тут мистера Роуэна окликнули. Оказалось, он зашел к букинисту, пока его невеста задержалась у ювелира.

Кейтон проводил их глазами и вздохнул. Он снова почувствовал себе несчастным и дал себе слово уехать сразу после встречи с отцом.

Глава 19.

"... Это необсуждаемо, но ты мне наивным дураком в этих делах до сих пор не казался...."

Энселм, несмотря на все уговоры тётки поехать на званый ужин к леди Джейн, отказался. Нет. Он останется с Рейсбруком - это лучшее общество. Леди Эмили смирилась и уехала одна, пообещав не задерживаться и вернуться до одиннадцати. Кейтон и вправду удобно устроился с книгой в гостиной, пригрелся у огня и начал подремывать, но вскоре ощутил прилив сил и начал рыться в своих находках. Он гонялся за старыми книгами, как охотничий пёс, копался, как и прочие собиратели, на развалах букинистов, пропадал у старьевщиков. В лавке на Кемпден-роуд ему повезло раздобыть старую латинскую поэму "De laude castitatis", сочиненную Авитусом, архиепископом Вены, в эпоху правления Гондебальда, и он с удовольствием перелистывал её, гордясь тем, как удачно и совсем за бесценок приобрёл её.

...Леди Кейтон не вернулась домой в одиннадцать. Не было её и в полночь. Компаньонка графини, миссис Сондерс, сначала переполошила всех служанок, потом пришла очередь лакеев, и, наконец, она отважилась побеспокоить молодого господина, осторожно постучав в двери его спальни.

Энселм сидел в глубоком кресле с подголовником и читал старый ин-кварто, положив ноги на подставку для дров. Его домашние туфли были слегка теплыми от огня. Поленья, треща, полыхали в гудящем пламени. Лампа чуть коптила. Он подправил фитиль и тут услышал стук в дверь. На пороге стояла тощая особа, в которой он признал компаньонку тетки.

– Простите, сэр, но ... миледи не говорила вам, когда должна вернуться?

Кейтон взглянул на часы и изумился. Стрелки показывали четверть первого.

– Тётя сказала, что приедет к одиннадцати. Она часто задерживается?

– Никогда, милорд. Тем более, что ей делать так долго у леди Джейн? Ведь они едва ли не каждый третий день видятся. Почти сорок лет, миледи говорила, дружат...

– Успокойтесь, миссис Сондерс. До дома леди Блэквуд - три квартала, если бы карета опрокинулась, или что ещё, упаси Бог, случилось - нас бы уже известили. А так - везде тихо, полиции в городе много, сейчас я оденусь, да с грумом мы пройдемся по Кингс-сквер до дома леди Джейн. Уверен, что ничего не случилось...
– он ещё не договорил, как миссис Сондерс вся всколыхнулась, услышав за окнами стук лошадиных копыт. Энселм тоже торопливо подошёл к окну, поднял раму и высунулся наружу.

– Ну, вот видите, миссис Сондерс, ничего не случилось, - облегчённо сказал он, заметив, как тётя вылезает из экипажа.

Он ещё несколько минут наблюдал в свете фонаря за парадным, убедился, что карета цела и леди Эмили не хромает, и поспешно спустился вниз. Вежливость требовала выяснить причины её задержки, однако, вежливость он мог бы отложить и на завтра, но сейчас был подлинно заинтригован - что могло пслучиться?

Леди Кейтон молча оглядела перепуганную миссис Сондерс.

– Все в порядке, Урсула, ну что ты трясёшься? Иди спать, но сначала скажи Бетти, чтобы разбудила меня завтра в десять.

Энселм видел, что произошло нечто неприятное. Дурное расположение духа проступало в леди Эмили слишком явно: в хмуром и даже угрюмом выражении лица, и в горькой складке, вдруг появившейся под нижней губой, и сумрачном блеске глаз. Леди Кейтон прошла в гостиную и тяжело опустилась в кресло.

Энселм сел напротив.

– Что произошло, тётя?

Она тяжело вздохнула.

– Ничего хорошего. Во вторник вечером исчезла мисс Вейзи, а сегодня её нашли.

Кейтон смотрел на тётку в немом недоумении. Он ничего не понял. Куда исчезла? Зачем? Где нашли?