Шрифт:
‹1 января 1944 г.›
СЕМЕН КИРСАНОВ
(1906–1972)
ВЕТЕР
Скорый поезд, скорый поезд, скорый поезд! Тамбур в тамбур, буфер в буфер, дым об дым! В тихий шелест, в южный город, в теплый пояс, к пассажирским, грузовым и наливным! Мчится поезд в серонебую просторность. Все как надо, и колеса на мази! И сегодня никакой на свете тормоз не сумеет мою жизнь затормозить. Вот и ветер! Дуй сильнее! Дуй оттуда, с волнореза, мимо теплой воркотни! Слишком долго я терпел и горло кутал в слишком теплый, в слишком добрый воротник Мы недаром то на льдине, то к Эльбрусу, то к высотам стратосферы, то в метро! Чтобы мысли, чтобы щеки не обрюзгли за окошком, защищенным от ветров! Мне кричат: — Поосторожней! Захолонешь! Застегнись! Не простудись! Свежо к утру! — Но не зябкий инкубаторный холеныш я, живущий у эпохи на ветру. Мои руки, в холодах не костенейте! Так и надо — на окраине страны, на оконченном у моря континенте, жить с подветренной открытой стороны. Так и надо — то полетами, то песней, то врезая в бурноводье ледокол, — чтобы ветер наш, не теплый и не пресный, всех тревожил, долетая далеко! ‹1933›
ЛИРИКА
Человек стоял и плакал, комкая конверт. В сто ступенек эскалатор вез его наверх. К подымавшимся колоннам, к залу, где светло, люди разные наклонно плыли из метро Видел я: земля уходит из-под его ног. Рядом плыл на белом своде мраморный венок. Он уже не в силах видеть движущийся зал. Со слезами, чтоб не выдать, борются глаза. Подойти? Спросить: «Что с вами?» Просто ни к чему. Неподвижными словами не помочь ему. Может, именно ему-то лирика нужна. Скорой помощью, в минуту, подоспеть должна. Пусть она беду чужую, тяжесть всех забот, муку самую большую на себя возьмет. и поставит ногу на порог и подняться в жизнь заставит лестничками строк ‹1947›
ЭТОТ МИР
Счастье — быть частью материи, жить, где нить нижут бактерии; жить, где жизнь выжить надеется, жить, где слизь ядрами делится; где улит липкие ижицы к листьям лип медленно движутся. Счастье — жить в мире осознанном, воздух пить, соснами созданный; быть, стоять около вечности, знать, что я часть человечества; часть мольбы голосом любящим, часть любви в прошлом и будущем; часть страны, леса и улицы, часть страниц о революции. Счастье — дом, снегом заваленный, где вдвоем рано вставали мы; где среди лисьих и заячьих есть следы лыж ускользающих… Шар земной, мчащийся по небу! Будет мной в будущем кто-нибудь! Дел и снов многое множество все равно не уничтожится! Нет, не быть Раю — Потерянным! Счастье — быть частью материи. ‹1960›
МИР
Мой родной, мой земной, мой кружащийся шар! Солнце в жарких руках, наклонясь, как гончар вертит влажную глину, с любовью лепя, округляя, лаская, рождая тебя. Керамической печью космических бурь обжигает бока и наводит глазурь, наливает в тебя голубые моря, и, где надо, — закат, и, где надо, — заря. И когда ты отделан и весь обожжен — солнце чудо свое обмывает дождем и отходит за воздух и за облака посмотреть на творение издалека. Ни отнять, ни прибавить — такая краса! До чего ж этот шар гончару удался! Он, руками лучей сквозь туманы светя, дарит нам свое чудо: — Бери, мол, дитя, дорожи, не разбей — на гончарном кругу я удачи такой повторить не смогу! ‹1961›
НОВАТОРСТВО
Что такое новаторство? Это, кажется мне, на бумаге на ватманской — мысль о завтрашнем дне. А стихи, или здание, или в космос окно, или новое знание — это, в целом, одно. В черновом чертеже ли или в бое кувалд — это опережений нарастающий вал. Это дело суровое — руки рвутся к труду, чтоб от старого новое отделять, как руду! Да, я знаю — новаторство не каскад новостей, — без претензий на авторство, без тщеславных страстей — это доводы строит мысль резца и пера, что людей не устроит день, погасший вчера! Не устанет трудиться и искать человек то, что нашей традицией назовут через век. ‹1964›
* * *
Жизнь моя, ты прошла, ты прошла, ты была не пуста, не пошла. И сейчас еще ты, точно след, след ракетно светящихся лет. Но сейчас ты не путь, а пунктир по дуге скоростного пути. Самолет улетел, но светла в синеве меловая петля, Но она расплылась и плывет… Вот и все, что оставил полет. ‹1964›
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я год простоял в грозе расшатанный, но не сломленный Рубанок, сверло, резец — поэзия, ремесло мое! Пила! На твоей струне заржавели все зазубрины, бездействовал инструмент без мастера, в ящик убранный. Слова, вы ушли в словарь, на вас уже пыль трехслойная. Рука еще так слаба — поэзия, ремесло мое! Не выстроенный чертог как лес, разреженный рубкою, желтеющий твой чертеж забытою свернут трубкою. Как гвозди размеров всех, рассыпаны краесловия. Но как же ты тянешь в цех — поэзия, ремесло мое! К усталым тебя причли, на койках бока отлежаны, но мысли уже пришли с заказами неотложными. Хоть пенсию пенсией дай — какая судьба тебе с ней? Нет, алчет душа труда над будущей Песнью Песней! Не так уже ночь мутна. Как было всю жизнь условлено буди меня в шесть утра, — поэзия, ремесло мое! ‹1972›
СЕРГЕЙ МАРКОВ
(Род. в 1906 г.)
ГОРЯЧИЙ ВЕТЕР
Горячий ветер, солью горя Сегодня губы не вяжи! На землю пляшущие зори Бросают алые ножи. О чем звенит камышный ворох, Где, как скопившаяся боль, Сочится в стынущих озерах Слезами мраморная соль? С чуть розоватой горькой пылью Смешался огненный песок. Я жар солончаковый вылью В клокочущие русла строк. И — разве может быть иначе? — Так много ветра и огня, — Песнь будет шумной и горячей, Как ноздри рыжего коня.