— Слушай… Ихалайнен… Не убивай этого паршивого червяка… Ихалайнен!

— Ох, и силен этот Ихалайнен в драке! — сказал один из перевозчиков.

— Адски силен! — воскликнул другой перевозчик.

Анна-Кайса, зачерпнув ковш воды, облила дерущихся. Перепутанная хозяйка, схватив перемазанную сажей кочергу, перекрестила обоих по спинам. И тогда драка закончилась.

Нет нужды описывать финал этой сцены. Следует только сказать, что дети и перевозчики сыграли здесь немалую роль.

В довершение всего Тахво Кенонен снял с себя суконный костюм Антти Ихалайнена и стоял теперь посредине комнаты в одних кальсонах и рубашке.

— Черт проклятый, — шипел Кенонен, — ведь в таком виде мне теперь не выйти из этого дома.

— А ты останься зятем в этом доме! — радостно посоветовали перевозчики, восторг которых не имел теперь границ.

— Нет, верно, к какому лешему мне теперь ползти в таком виде? — стонал Кенонен.

И тут в глазах Анны-Кайсы ярко сверкнул огонь надежды.

И сама хозяйка сжалилась вдруг, увидев несчастного и избитого портного. Только лишь мгновенье она задумалась над этим вопросом и сразу решила, что ее дочь не найдет себе лучшего мужа. И тогда она сказала дочери:

— Анна-Кайса, ты бы принесла Кенонену отцовские брюки и куртку.

Дочка тотчас повиновалась. Она принесла одежду и, подав ее портному, застенчиво сказала:

— Тахво, возьми брюки.

Кенонен надел широченные штаны Хювяринена и хвастливо сказал Ихалайнену:

— Видал! Вот что получил Тахво Кенонен от женщины совсем иного сорта, чем твоя законная курица. Видишь, какие отличные штаны, в них два Кенонена смогут уместиться.

В конце концов Тахво Кенонен, следуя совету перевозчиков, остался-таки в доме Хювяринена. Он вскоре женился на Анне-Кайсе. Их брак был счастливый. И их наследники и по сей день живут в Липери.

Антти Ихалайнен повернул обоз и пустился в обратный путь.

Анна-Лийса и Майя-Лийса гнали скот позади обоза.

Тяжко вздыхая, они взывали к богу, но чаще всего изливали свое настроение на животных.

Антти ехал в бричке впереди обоза. Он угрюмо молчал, хотя его раздирала злоба. Время от времени он, впрочем, сердито дергал вожжи и орал на лошадь:

— Ну ты, кляча такая!

Злоба кипела в нем и наконец, превратилась в ярость. Ихалайнен заорал вдруг во все горло:

— О-о-ох!

Лес загремел в ответ. И Майя-Лийса воскликнула:

— Ой, Боже милосердный!

Ихалайнен прямо подпрыгнул в бричке, когда проехал мимо сосны, предназначенной для досок его гроба. И тут Антти снова гаркнул изо всех сил:

— О-о-ох!

— Ведь он разорвет себе кишки таким ревом! — ахнула Майя-Лийса.

А перепуганная Анна-Лийса стала прутом хлестать коров:

— Одры несчастные! Не могли в своем хлеву остаться… Вот тебе, дрянь этакая, получи… Трехлетняя телка, а до сих пор не отелилась… Пошла вперед!

Наконец пришли домой. Первым делом Ихалайнен подошел к колодцу, зачерпнул воды, хлебнул и заорал:

— Ах ты, проклятущий черт Кенонен!

В сердцах Антти ударил ногой по пустой бочке, и она разлетелась в куски. Потом он взял топор и пошел в лес рубить дрова. Он рубил там все, что попадало ему под руку. И наконец, подойдя к своей заветной соске, стал и ее рубить. Он прямо с бешенством набросился на эту сосну, как будто она была самим Тахво Кеноненом. Он страшным голосом кричал на нее:

— А-а, ты хочешь тут у меня торчать всю свою жизнь, чертова карга!

И он хлестал топором по сосне так, что только щепки летели.

С шумом упало толстое дерево, и Антти, жаждущий мести, стал издеваться над ним:

— О-о-ох! Хо-хо! — рявкнул он и ударил топором по срубленному бревну так, что весь топор ушел в дерево по самое топорище.

Потом Антти опять стал рубить вокруг себя.

Он оставался в лесу до самой ночи.

Тем временем женщины внесли все вещи в дом, отругали Вилле Хуттунена и скорняка Куккокена за их вранье. Потом они сами переругались между собой и, наконец, затопили баню.

Антти вернулся, молча поужинал и пошел в баню.

Он долго парился там, как бы назло бабам. Он отмахал свой веник до того, что в руках у него остались только одни прутья. Он швырнул их об стену и гаркнул:

— Черт!

Потом он, напустив пару, долго сидел, сердитый и неподвижный.

Опять ему вспомнился колодец. Ковшом он зачерпнул воду из ушата, сперва понюхал ее, потом хлебнул и снова почувствовал вкус смолы. И тогда он снова заорал:

— О, чтоб его, проклятущего Кенонена! Перетру я его кости в порошок!