ВЕЙЛЬ: Я иногда представляю себе творчество как длинный бег «сквозь ветер и ночь», «durch Nacht und Wind», который по мере приближения к цели становится все быстрее, подобно музыке Шуберта на поэму Гете «Лесной царь». Но не следует забывать, что иногда, как и в поэме, лишь ребенок может увидеть лесного царя, а конь замедляет свой бег и почти останавливается, не выбравшись из лесной чащи.

ЛЕВИ-СТРОСС: Вы хотите сказать, что задачи порой не поддаются даже такому гению, как вы?

ВЕЙЛЬ: Позвольте рассказать вам одну историю. В моей докторской диссертации я развил идею Анри Пуанкаре, который обобщил результат, полученный Луисом Морделлом.

34

Я рассмотрел рациональные решения уравнений вида

у2 = х3 + ах + b.

Такие уравнения описывают кривые, которые математики называют эллиптическими. Взяв за основу два решения, Пуанкаре нашел метод, позволяющий получить третье решение. Мы поговорим об этом подробнее в другой раз; я не хочу, чтобы мы погрязли в деталях. Важно другое: Морделл доказал, что метод Пуанкаре позволяет найти все решения, которых, как правило, бесконечно много, на основе конечного числа тщательно выбранных решений. Я обобщил этот результат для кривых, задаваемых многочленами произвольных степеней. Это было непросто, поскольку в те годы еще не было известно ни единого метода современной алгебраической геометрии. Я поспешил рассказать о своем открытии Адамару и, довольный собой, самонадеянно заявил, что мои методы также позволят доказать гипотезу, предложенную Морделлом в его статье.

Реакцию Адамара на мое заявление предсказал бы любой, кто был с ним знаком. Он сказал:

«Господин Вейль, многие ценят вас очень высоко. На защите диссертации вы не можете остановиться на полпути. Это ваш долг перед самим собой. Ваш рассказ дает понять, что вы еще недостаточно развили свои идеи».

Он ответил мне точно так же, как и редакторы «Галлимара». Я последовал его совету, если, конечно, можно так выразиться, и сосредоточил свое внимание на гипотезе Морделла. Но все пошло вовсе не так, как я ожидал, и в итоге я оставил доказательство.

«Арифметика алгебраических кривых» — так я назвал диссертацию — была опубликована в 1928 году. Знаете, сколько лет ушло на то, чтобы доказать гипотезу?

Больше 50!

Более того, в доказательстве пришлось использовать методы, которые были открыты лишь в начале 70-х.

ЛЕВИ-СТРОСС: Признаюсь, что я не до конца понял вас, господин Вейль.

Надеюсь, что вы расскажете об этом подробнее как-нибудь в другой раз. Как бы то ни было, в вашем рассказе я решительно узнаю Адамара. В том же духе он ответил и мне, когда я попросил у него помощи в работе над «Элементарными структурами родства»: «В математике известны всего четыре операции, и я не припомню, чтобы заключение брака было одной из них». С вами он обошелся благожелательнее.

ВЕЙЛЬ: Здесь вы правы, иначе кто знает, кого бы мне назначили в соученики здесь, в загробном мире. Но вернемся к «Печальным тропикам». Не могу не отметить, что название вы выбрали превосходное.

ЛЕВИ-СТРОСС: Не знаю, согласятся ли с этим переводчики моих книг. Названия моих книг благозвучны лишь в романских языках. (В оригинале книга называется «Tristes Tropiques», сохранить игру слов в переводах не удалось.) На других языках в них нет той музыки, которая так привлекала меня, когда я думал над романом.

35

В переводе не звучит и название другой моей книги, La Pensee sauvage — «Неприрученная мысль». Оно теряет крайне важную для меня многозначность, ведь в этой книге я пишу о том, что в науке конкретного, в этой неприрученной мысли дикарей основой для классификации мира служат различные виды растений. Название каждой моей книги имеет свою историю, но ни одно из них не кажется мне столь прекрасным, как Le Regard eloigne — «Взгляд издалека». Под этим названием в 1983 году вышел сборник моих статей. Мне повстречалась фраза французского проповедника XVII века Жан-Батиста Масийона: «Если смотреть на мир вблизи, то кажется, что он не держится под собственным весом, но издали внушает восхищение». Я понял, что эта фраза станет превосходным эпиграфом для книги по этнологии, которая не может называться никак иначе, чем «Взгляд издалека». Тем не менее, благодаря одному из коллег, специалисту по религиозной литературе, я узнал, что смысл этой фразы прямо противоположен тому, о чем я хотел рассказать в своей книге. Масийон хотел сказать, что мир при рассмотрении вблизи обманывает чувства, вводит в заблуждение. Мне пришлось снять эпиграф, но я не сменил название, и оно по-прежнему остается одним из моих любимых.

ВЕЙЛЬ: Если бы вы не отправились в Бразилию, ни одна из этих книг не была бы написана.

ЛЕВИ-СТРОСС: Ни единая! Мне помнится, Селестин Бугле сказал мне:

«Окрестности города полны индейцев, вы посвятите им свои выходные».

Когда я рассказал об этом послу Бразилии в Париже, он едва не лопнул от смеха: по его мнению, последние индейцы Бразилии были истреблены несколько десятков лет назад. Он спокойно рассказал мне, как португальские колонизаторы расстреливали индейцев, привязывая их к дулам пушек. Я был разочарован: до поездки я представлял себе тропические страны полной противоположностью цивилизованного мира.

Я был настолько убежден в этом, что верил, будто никакие виды живых существ не способны жить одновременно и в наших широтах, и в тропиках. Оказалось, что и Бугле, и посол ошибались: в окрестностях Сан-Паулу индейцев не было, но их можно было встретить на расстоянии в несколько дней пути от города. Это не помешало мне провести ряд небольших исследований по этнографии, которая была особенно богатой в городе, где на расстоянии в несколько сотен метров располагались здания колониального стиля и сверхсовременные строения, скорее уместные в Чикаго. К примеру, я удивил студентов тем, что дал им задание восстановить историю улиц, на которых они жили. С индейцами я впервые встретился только на летних каникулах: в те четыре месяца, что остальные профессора провели дома, во Франции, мы с женой отправились в первую экспедицию.