Иногда его лицо передергивалось, словно от пронзающей, острой боли, и я пугался. Его руки были так же беспокойны, как и глаза. Широкие, смуглые, сильные руки с короткими пальцами и безупречно чистыми, отполированными ногтями. Они находились в постоянном движении: то барабанили по коленям, то, медленно передвигаясь вверх и вниз, стискивали или разглаживали складки одежды. Этот человек был полон беспокойства и бессилия, и я инстинктивно чувствовал, что это была дикая и грубая натура, с трудом сдерживающая себя в рамках внешних приличий.

Я очнулся от своих размышлений без нескольких минут девять, быстро вскочил и спустился. Генерала я встретил у конторки портье.

Он переоделся в темно-синий костюм, и я сразу же заметил, что он выпил, и довольно много.

Лицо было бурое, на лбу блестели бисеринки пота, а глаза сверкали.

На ногах он держался крепко. Шествуя через бар, он даже не качнулся, но от него так и веяло дурным настроением. Я постарался как можно более деликатно привлечь к себе его внимание.

Я открыл дверцу машины.

Он влез в салон.

Я ждал, придерживая дверцу и глядя на него.

– Что вы на меня уставились? – вопросил он, сверкнув глазами. – Вы что, раздумываете, что вам делать?

– Жду ваших приказаний, сэр, – ответил я, глядя поверх его головы.

Он потер рукой лицо и бессмысленно уставился на меня:

– Черт! Я не знаю. Это ваша работа. – Он тряхнул головой, будто пытаясь прочистить мозги, и продолжил:

– Сейчас, подождите минуту. Как насчет того места с голыми ножками, о котором вы говорили? Отправляемся туда, и побыстрее.

– Да, сэр.

Я вел машину по узкой набережной с почти недозволенной скоростью, потом повернул налево на Виа де Тарнабуони, потом направо на Виа Порта-Росса, миновал Меркато-Ново со стороны Пьяцца делла Синьория и подлетел к трехэтажному зданию. Над двойными стеклянными дверями горела неоновая вывеска, бросавшая в темноту красные и зеленые отсветы букв: “Казино”.

Я открыл дверцу.

– Вот это место, сэр.

Он медленно вылез и стоял, разглядывая вывеску.

– Выглядит непрезентабельно.

– Это лучшее из того, что я здесь знаю, сэр.

– Ждите меня, я не задержусь долго.

Я остался в машине, закурил сигарету и стал ждать, изредка оглядываясь на вход.

Я ждал его пять часов, самые длинные пять часов из тех, которые я когда-либо тратил так бездарно.

Он вышел около двух часов ночи.

Я подвел машину к нему, выскочил и открыл дверцу.

От него несло спиртным, и он долго шарил руками, прежде чем нащупал сиденье. Потом рухнул на подушки так, что пружины застонали от тяжести, долго сидел не говоря ни слова и вдруг словно очнулся:

– В отель. – И, откинув назад голову, закрыл глаза.

Я повел машину в отель.

Когда я открыл дверцу, он спал. Я наклонился и осторожно коснулся его руки.

Он так вздрогнул, что я отпрянул от неожиданности и страха.

Одно мгновение он лежал на подушках, бледный, мертвее всех мертвых, а в следующую секунду уже был прям как стрела, а его левая рука замкнулась на моем запястье мертвой хваткой. Он резко дернул меня за руку, одним движением втащил в машину, и я оказался стоящим на коленях на полу. Второй рукой он схватил меня за горло, и пальцы впились в мою шею, подобно зубьям стального капкана. Во время уличных боев мне приходилось драться врукопашную в развалинах домов с противниками, которые были и крепче, и искуснее меня, но я всегда чувствовал, что у меня есть шанс справиться с ними. Теперь же, должен признаться, в этой неожиданной смертельной хватке, я понял, что у меня нет ни малейшего шанса на спасение. И я на мгновение перепугался до смерти. Он держал меня подобным образом пару секунд – мне они показались часами, – потом пришел в себя.

– Что вы себе позволяете? – зарычал он. – Как вы смели коснуться генерала?

Я задом выбрался из машины, выпрямился, перевел дыхание и кое-как встал по стойке “смирно”.

– Я мог бы сломать вашу чертову шею, – продолжал он. – Еще раз коснетесь меня, и я отправлю вас под трибунал!

– Да, сэр.

Он медленно вылез из машины.

– Вы получите семь суток ареста, сержант, – сказал он, пристально глядя на меня. – Может быть, это научит вас держать руки при себе. – Он медленно, не оглядываясь, побрел в отель.

Я потер шею и выругался.

На следующее утро, ровно в семь с боем часов, я стучал в его дверь, и если бы не напряг слух, то наверняка не услышал бы его голоса, разрешавшего мне войти.

Я открыл дверь и внес поднос.

Он стоял у окна в шелковом халате, с всклокоченными волосами и сигаретой, свисавшей с бесформенных губ, и выглядел лет на десять старше, чем накануне вечером, а под глазами нависли свинцовые мешки.

– Доброе утро, сержант, – сказал он мягко.

– Доброе утро, сэр.